— Богоравный Сизиф, сын Эола…
— Что — Сизиф?!
— Твой отец, господин! Он вернулся!
Ахнула бабушка Меропа, закрыла рот рукой. Я и не заметил, как она вышла, встала позади отца. Бабушка Меропа у нас красавица. На вид ровесница моей мамы, а главное, ее даже папа побаивается. Бабушка — не только бабушка, но еще и дочь, одна из плеяд[5]. Ее папа, мой прадедушка — Атлант. Ага, тот самый, титан.
Который небо держит.
Тут кто угодно забоится. Обидишь бабушку, а тебя небом по башке — тресь! И звезды из глаз. Говорят, бабушку Меропу только дедушка Сизиф не боялся. Даже жениться на ней — и то не побоялся! Я вот иногда думаю: как он с ней столько детей прижил? Храбрый какой…
Ой! Это же пастух про дедушку Сизифа сказал! Дедушка, значит, вернулся. Как он мог вернуться?! Он же умер! И как же теперь чудовище?!
От внезапной догадки я похолодел. Чудовище; дедушка. Вдруг дедушка Сизиф в Аиде чудовищем заделался? В царстве мертвых под землей и не такое случается. Вернулся злой, голодный, сейчас нас есть начнет. Меня первого, я маленький, самый свежий…
— Боги лишили тебя разума, пастух?! Мой отец умер три года назад.
— Прости, господин! — пастух рухнул на колени, как подрубленный. — Я видел его своими глазами! Я помню твоего отца с давних времен. Он говорил со мной. Это Сизиф, клянусь!
— И где сейчас мой отец?
— Он послал меня возвестить о его возвращении. Сам он идет следом. Меланий и Феодор его сопровождают. Они скоро будут здесь.
— Меланий?! Феодор?!
На лице папы читалось недоумение. Главк Эфирский припоминал имена даймонов, обитателей подземных бездн. Кто из них сопровождает воскресшего отца?
— Пастухи, господин. Неокл со стадом остался. Меня богоравный Сизиф вперед погнал, а Меланию с Феодором велел…
Пастух замолчал, побагровел. Тишина залила двор вязким маслом. Я обернулся. Я бы ничего не увидел, но толпа, запрудившая двор, торопливо расступалась перед людьми, которые мигом раньше вошли в ворота.
Впереди шел крепкий мужчина высокого роста. Его хитон — длинный, до колен! — был выкрашен в дорогущий заморский пурпур, а по подолу змеилась золотая кайма. За мужчиной робко жались двое пастухов. Вне сомнений, беднягам хотелось сбежать куда подальше, но они боялись. Попробуй, ослушайся, ага! Про пастухов я и забыл-то сразу — во все глаза глядел на предводителя. Вышагивал он так, будто это он здесь хозяин, а не папа. Такой весь… уверенный, вот! Настоящий басилей, и не потому что хитон. Походка, осанка, взгляд. Борода седая, а кажется, что серебряная. Аккуратная, завитая, колечко к колечку — лучше, чем у папы.
