Погоня за Пегасом была Афине не по зубам.
Она испробовала все возможности. Падала с неба, восставала из-под земли. Бросала навстречу крылатому коню армию косматых грозовых туч. Секла ливнем, палила зноем. Метала вдогон свое знаменитое копье, о котором ходила дурная слава отсюда до Тартара. Преграждала путь вопящими стаями птиц. Ничего не помогало, Пегас с легкостью уходил, убегал, улетал. Ливень, зной, гроза, птицы, копье — белому жеребцу все было нипочем.
Афина убивала за меньшее. К сожалению, Пегас ей был нужен живым. Ей? Пегас был нужен Зевсу. Пегас был нужен Семье, если Семья хотела продолжить свою счастливую, свою вечную — и такую хрупкую, шаткую, подверженную тьме опасностей жизнь на Олимпе. Дай Афина волю гневу, посягни на Пегаса — кара за самоуправство не заставила бы себя ждать.
Афина помнила, как умеет карать отец. Афина помнила, что Пегас бессмертен. Афина помнила, как умирает бессмертное, и помнила, как бессмертное живет, чтобы мучиться без конца.
О нет!
Впрочем, зачем бы ей убивать Пегаса? Даже копье вслед коню Афина метала не ради убийства, а с иной целью: напугать, сбить с шага, галопа, полета. Сама идея приспособить крылатого коня для нужд Семьи принадлежала Афине. В этом замысле, имеющим сотню достоинств и один недостаток, Пегас был живым и покорным. Он и сейчас, у ручья, знать не зная ни о каких замыслах, был вполне живым.
И непокорным сверх всякой меры.
Прошлой зимой Афина обратилась к Борею. Ей плохо давались просьбы, но богиня сломила гордость. Сломил гордость и Борей — северному ветру плохо давалось послушание, но он согласился помочь. Согласился и не сумел.
— Нет, — прохрипел Борей после третьей попытки. — Он слишком быстр для меня. И слишком горяч, да. Моя стужа — ничто для Пегаса.
— Зефир? — предположила Афина. — Эвр? Нот[45]?!
Борей рассмеялся. Горек был его смех, горек и холоден. Но и тепло крылось в нем: не умел проигрывать могучий Борей, а презрение к братьям утешало в поражении. Когда ты слабее кого-то, презирай того, кто слабее тебя, тем и согреешься.
Гермий, вспомнила Афина. Младший брат.
Крылатые сандалии.
— Нет, — рассмеялся Гермий, израсходовав всего одну попытку. — Больше и пробовать не стану. Но спасибо, сестренка, позабавился всласть!
Этот умел проигрывать без горечи. А может, ловко прятал горечь за смехом.
Аполлон? Сребролукий отказался наотрез. Эфон? Орел согласился, но Зевс отозвал своего любимца, не позволив ввязаться в бесполезную погоню. Стыд орла — позор хозяина, а Громовержец не желал себе позора, заранее понимая, чем окончится эта гонка.
