— Эсим из Орхомена, — с охотой откликнулась торговка, обмахивая перепелок веткой оливы. Было видно, что женщина не прочь посудачить. — Советник тамошнего басилея. Берите птичек, вкусные!
Толстый взял перепелку. Расплатился, оторвал крылышко. Сожрал как есть, с костями. Аж захрустело! Утерся платком, повернулся к торговке:
— Соли мало. Скряжничаешь?
— Сколько надо, столько и кладу.
— Ну ладно. А чего этот рыдает?
— Сын у него помер. Горюет, значит.
— Сын? Сам из Орхомена, а сын у нас, что ли, помер? В Эфире?
— У нас, ага.
— Как звали?
— Пиреном звали. Пирен, сын Главка.
— Это какой еще Пирен?!
— А который источник теперь. У всех праздник, а у отца — горе горькое. Вишь, нарочно из Орхомена приехал, чтобы поплакать!
Толстый оторвал перепелке ногу. Взмахнул, будто оружием:
— Ты, старая, думай, что говоришь! Какой он ему сын, твоему Эсиму?! Сама сказала: Пирен, сын Главка…
Я весь подобрался. Еще чуть-чуть, и я кинулся бы на торговку: убивать. Да она хуже Химеры! Если меня что-то и сдерживало, так это рыдания Эсима-орхоменца. Я впервые видел, чтобы мужчина так бесстыдно предавался горю.
— Сама сказала, — торговка взмахнула веткой, отвесила толстому слабый подзатыльник. — Сама и повторю: Пирен, сын Главка. Приемыш, как и все Главкиды. У тебя вот дети есть?
Толстый пожал плечами:
— Ну, есть.
— Они чьи?
— Мои.
— А у Главка приемные. Бесплоден он, Главк. Боги наказали.
— За что?
— За отца. Хотели Сизифа наказать, бесплодием поразить, так он уже к тому времени детей настрогал — прорву! По городкам рассадил, под каждую задницу трон сунул: правят. Рази теперь, не рази, без толку. Вот Главк за отца и отдувается. Нет, решили боги, проклятому Сизифову роду продолжения, нет и не будет!
Толстый хохотал так, что даже подавился.
— Дура! — выдохнул он, утирая лицо. — Ох и дура! Нет роду продолжения? Сама же говоришь, у Сизифа детей — прорва. Главк бесплоден, ну и пусть. Другие нарожают! Это если он бесплоден, конечно.
Молодец толстый! Голова! Уел гадину.
— Про других не знаю, — торговка подбоченилась. — А наш — пустоцвет, это тебе любая баба в Эфире объяснит. Скрывает он, стесняется. Мятежа боится: кому охота под мерином ходить? Вот он жену свою под хороших людей и кладет: уважаемых, плодовитых. А главное, приезжих. Обрюхатил и след простыл! По обоюдному, значит, согласию, для пользы дела.
На меня они не смотрели: торговка и толстый. Что им я? Зато я на них уставился, не отрываясь. Взглядом дырки высверливал. Будь я Зевсом, на месте сплетников давно лежали бы две кучки пепла. А я еще на эти кучки помочился бы.
