«Хорошо, — кивнул Гермий. — Сделаем. Жди меня в Киликии. Имей в виду, я приду не один…»
И скрылся раньше, чем Афина успела спросить, кого приведет Лукавый.
— Боишься, сестренка?
— Боюсь, — хмуро бросила Афина.
— Это правильно, — согласился Гермий. — Я бы сказал, мудро. Но кто я такой, чтобы говорить с тобой о мудрости?
Даже в воздухе малыш находился в постоянном движении: кружился, подпрыгивал, пританцовывал. Богиня не знала, в чем тут дело: в крылатых сандалиях или в характере Гермия.
— Бойся, не стесняйся. Я тоже боюсь. Страх, если уметь с ним ладить, помогает избежать опрометчивых поступков. Вот я сбежал в Черную Землю и теперь жалею. А почему? Потому что сбежал, не подумав, а главное, не успев поладить с моим страхом. Ты знаешь, что у Колебателя Земли там выросла морда крокодила? Да-да, и хвост…
— Такой? — Афина указала вниз.
Залив бороздил острый гребень. Время от времени сторожевое чудовище било хвостом, поднимая вокруг себя высокие волны, и вздымало над водой ужасную голову.
Гермий присмотрелся:
— Нет, наш был привлекательней. И что, оно никуда не уплывает?
— Нет.
— На охоту?
— Нет.
— Ради случки?
— Нет.
— А что отец?
— Стонет. Слышишь?
— Это он? Я думал, ветер.
— Это он.
— Сухожилия не отросли?
— Нет. Пока они спрятаны в верхней пещере, они живут. Они как бы есть, значит, они есть у Зевса, просто неподалеку. Не отрастут, не надейся.
— Что, уже и спросить нельзя?
— Ты прилетел сюда спрашивать?
— Не справимся, — сменил Гермий тему. Он не отрывал взгляда от жуткого стража. Змеи, обвивавшие его жезл, шипели и прятались друг за дружку. — Или справимся, но придется повозиться. А тут Тифон: «Радуйтесь, друзья мои! Папу навестить решили? Я ценю родственные чувства, пещер на всех хватит…»
Афина прокляла мгновение слабости, когда обратилась к Лукавому за помощью.
— Уходим? — со злостью выдохнула она. — Улетаем?
— Приходим. Насчет прилетаем — это вряд ли, мой маленький не из летунов. А на своих двоих — это он запросто. Цок-цок, копытца, стадию за стадией…
— Твой маленький? Копытца?!
— Смотри сюда. Видишь?
К пещере подошел козел. Нет, не козел — сатир. Он был крупнее сатиров, знакомых Афине, даже крупнее флейтиста Марсия[27], проклятого разгневанной богиней, а уж Марсий отличался завидными размерами.
— Мой сын Пан, — представил сатира Гермий. — Сошлись мы как-то с одной бойкой нимфочкой… Когда все закончится, я представлю его Семье. Не беспокойся, Олимп ему без надобности, дворец не потребует. Маленькому засранцу и в лесах хорошо, там он сам себе царь. Правда, мы с ним похожи? Вылитый я, одно лицо. Рога, опять же. Хотел бы я знать, в кого у него все остальное, кроме лица…
