Хмель, вне сомнений, ударил ему в голову:
— Вряд ли отцу пригодится воробей, способный принести на Олимп жалкий огрызок молнии. Туда-сюда, туда-сюда! Крылышками фыр-фыр-фыр! За десять полетов одна молния наберется…
Афина сцепила зубы. Желчь переполняла богиню: желтая и черная желчь, чистый яд. Гефестов юмор[64] проникал в жилы Афины, доводил ее до белого каления. Казалось, хозяин подземного дворца сунул гостью в пылающий горн и ухватил клещами. Крепись, велела богиня, приказывая той Афине, которая была готова схватиться за копье. Он тебе нужен, сохраняй хладнокровие.
— Если ты найдешь решение первым, я буду только рада.
Наклонившись вперед, она нашла в себе силы похлопать кузнеца по руке. Впечатление было такое, будто хлопаешь по камню.
— А пока что я стану ловить Пегаса.
— О да, — согласился Гефест, сверкнув кривыми зубами. — Будешь ловить, а как же! И убеждать себя, что делаешь это с одной-единственной целью: оказать услугу нашему драгоценному отцу. Ты так убедительна, что убедить себя — для Афины это пустяк.
Афина встала:
— Что ты хочешь этим сказать?
Гефест взял лепешку, макнул в мед.
— Ты не любишь дядю, — тяжелые капли падали на стол, собирались в лужицу, в маленькое янтарное море. — Посейдон ревнует к отцу, к его власти. Тебе это против шерсти. Твоя ненависть к Медузе Горгоне — тоже не секрет. Приспособить их четвероногого, крылатого, непокорного сына на службу Олимпу? Взнуздать Пегаса? Превратить ураган во вьючную лошадь?! Это не только услуга, Дева. Это еще и месть.
Афина ждала, пока он доест лепешку.
— Месть подают на стол холодной, — Гефест смотрел на нее снизу вверх. Могучий, бородатый, он ухмылялся так, будто и впрямь был не ремесленником, а философом. — Я кузнец, это не по мне. Все, что подаю я, пышет жаром. Но я не отвечу тебе отказом, сероокая. Да, я сделаю для тебя уздечку. Узда из золотых цепей, выкованных для бессмертных? Для самого Зевса?! Я дам тебе желаемое — и бегай за Пегасом хоть до скончания веков! Боюсь, уздечка скорее пригодится тебе, чем этому коню. Неутоленная страсть раздирает рот, уж я-то знаю…
Он наклонился вперед:
— Так с чем, говоришь, соперничает мое остроумие?
