Конечно, не ее бы надо было посылать на ферму. Но у биологички захворала мать, и уехала биологичка из Липовки на все лето, бросив хозяйство на соседку. Другие учителя тоже нашли причины, отказались. Вот и предстала перед директором бледнолицая худышка из Ленинграда в единственном числе.
«Каравай, каравай, кого хочешь выбирай!» — усмехнулся Шатров, вспомнив создавшуюся ситуацию.
Он чувствовал, что до смерти напугал юную учительницу предложением ехать с девочками на озеро выращивать уток.
— Уток? — переспросила Светлана Ивановна, и лицо ее вспыхнуло.
— Да, уток. А что? — совсем по-мальчишески, задиристо спросил директор. — И вы тоже отказываетесь?
— Нет, что вы! — воскликнула девушка и даже приложила руки к груди. — У вас и так столько неприятностей по этому поводу!
Короче говоря, пожалела бедного директора и приехала, хотя все поджилки у нее со страху тряслись. В этом Шатров был уверен. Он тогда нарочно достал личное дело Светланы Ивановны и удостоверился: родилась и выросла в Ленинграде, единственная дочь архитектора. Сразу после института — Липовка. Пока дело касалось литературы, сочинений — все шло неплохо. Даже очень неплохо! А тут вот надо заняться странным, непонятным делом — уток выращивать. Задала она директору парочку вопросов насчет этих уток, так хоть стой, хоть падай!. Но выбирать было не из кого. И отступать не хотелось. «Ничего! — решил Шатров. — В конце концов, не боги горшки обжигали. Наезжать буду почаще. Контролировать».
— Глядите, реактивный! — крикнул Сенька, задрав вверх голову.
Голубое небо прочертила кудрявая белая тропинка. Один край тропинки будто растворялся, таял в воздухе, а другой, узкий, — убегал вперед и неожиданно заканчивался маленькой золотой точкой. Это самолет сверкал на солнце.
— Почему ученые не додумаются сделать так, чтобы никакой дорожки за самолетом не было, — размышлял Сенька. — Врагу же видно, что реактивный летит. Сбить может.
— Какому еще врагу? — спросила Стружка. — С дорожкой-то красивее.
— Эх ты! «Красивее»… А если война?
Нина Семенова, а иначе Стружка, задумалась над этим.
Ветер вытянул из-под ее косынки две прядки волос, и они, как «дворники» на стекле машины, перебегали по лбу то в одну, то в другую сторону. Это были не просто прядки, а скорее спиральки — будто мокрые волосы намотали на карандаш, подсушили, а карандаш вынули. И ничегошеньки нельзя поделать с этими кудрями. Девочка на ночь иногда мочила их квасом, вытягивала и крепко завязывала платком. Но лишь только волосы освобождались от гнета, немедленно начинали «корежиться», по выражению Нининого деда Анисима, и голова превращалась в мохнатую шапку. Мухи, как ошалелые, кружили над ней.
