Когда вернулись мама с подругой, Анжела быстро накинула халат и убавила звук.
– Вот она, красавица, музыку крутит! – заявила с порога тётя Тоня, – А деду твоему скорую вызывали!
– Где Олежка? – войдя в комнату, спросила мама.
– В смысле? Когда я пришла, никого дома не было, – ответила Анжела, пытаясь понять суть маминого вопроса.
На несколько секунд воцарилось молчание, в течение которых меня охватила жалость к несчастной матери и себе любимому. Я выбрался из своего укрытия, лучше сказать, наблюдательного пункта, бросившись к маме. Она немного пожурила меня за неуместную игру в прятки и ушла на кухню с тётей Тоней, оставив худенького мальчонку на растерзание высокой и пышнотелой старшекласснице.
– Не стыдно тебе? – Анжела теребила пальцами свой перекинутый вперёд каштановый хвост, что свидетельствовало о её раздражении.
– Мне захотелось от мамы спрятаться, – плохо понимая, причём здесь стыд, оправдывался я.
– Прибила бы тебя, да малявок обижать нельзя, – презрительно бросила дочь тёти Тони.
– А чего они меня закрыли! Я уже не маленький! Хоть бы ключ оставили! – закричал я, еле сдерживая слёзы от вновь подступившей обиды.
– Да уймись ты, дурашка, – Анжела присела на корточки и обняла меня. – Мама никогда не сделает тебе ничего плохого. Скоро станешь совсем взрослым, и никто не посмеет закрыть тебя ни в гостях, ни дома, ни где-нибудь ещё.
Я прижимался к её благоухающему телу, ощущая мягкую упругость больших грудей, и успокаивался, как ребёнок на руках у матери. В том далёком благословенном возрасте меня ничуть не смущал факт того, что несколько минут назад эти груди прыгали перед моим взором в такт музыке, высвобождаясь из плена белья. Той порой в каждой женщине и девушке я подсознательно искал мамины черты, а слова мамы не подвергались сомнению. Правда, обещание дочери тёти Тони, Анжелы, не оправдалось. Через много лет меня таки заперли в чужой квартире. Но если серьёзно разобраться, виноват в случившемся я сам.
На одном из перекрёстков автобус притормозил, и я увидел в ярком электрическом свете знакомую раскрасневшуюся физиономию полного мужика, недавно огорошившего меня известием о нашем загадочном уговоре и моём намерении куда-то ехать. Заметив мой облик у окна освещённого салона, он сделал круглые глаза и поднёс руку с оттопыренным большим пальцем и мизинцем себе к уху, посылая сигнал о необходимости срочного телефонного разговора с ним. Я не нашёлся, как реагировать, тупо взирая на пугающую игру мимики и жестов таинственного толстяка, чувствуя себя объектом неудачного розыгрыша. Как назло автобус долго не трогался с места, а когда он всё-таки миновал перекрёсток, ко мне ещё долго возвращалось душевное равновесие. «Вдруг это галлюцинация и я тихо схожу с ума? Или жуткие провалы в памяти стирают воспоминания о некоторых поступках и действиях? Если увижу его ещё раз, обязательно поговорю и выясню, что к чему. Верно подмечено – неопределённость хуже всего», – решил я, снова погружаясь я в тревожные мысли.
