– Ты очень быстро превращаешься в постмодерниста.
– Какого еще мудиста?
Все заржали.
– В того, для кого истина относительна, и правды не существует.
– Это противоречие в его натуре понятно, – сказал Марк. – Когда он в массе – то уверен в своих убеждениях, а когда остается в одиночестве, побиваемый железной логикой – сразу и постмодернист. Лживая натура!
– Но, но! – взорвался Матвей. Его агрессия снова вернулась, словно не попадал под обаяние Учителя.
Марк обернулся к Юдину.
– Вот кто по-настоящему исповедует мудизм! Ему все равно, кому служить.
Юдин дернулся, как будто его в чем-то уличили.
– Я журналист. Отражаю жизнь, как она есть.
Он одинаково относился ко всем убеждениям, то есть, объективно. Эта позиция давала возможность скептически видеть суету людей.
____
Маг озадачил нас:
– В вашей истории решается один и тот же вопрос Гамлета:
Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль
Смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними? Умереть. Забыться.
Матвей набычился:
– Русские не сдаются! Умрем, забудемся, но и их пронзим шпагой.
Марк вмешался:
– Кто решает, народ, – сопротивляться или умереть? Он озирается, ничего не понимая, пока не схлопочет по голове. Еще Пушкин негодовал: «Паситесь, мирные народы…», и Лермонтов: «И вы, мундиры голубые, И ты, послушный им народ». Гоголь видел в народе нечто фантастическое. Чехов в повести «Мужики» сочувствовал народу, брошенному в нищету и выживание, кому не до культуры. Бунин в "Великом дурмане" писал: что это за вековая вера в народ, идеализация того, что эгоистично, страшно и трагично? Горький же глубоко презирал хитрожопый народ «себе на уме», искал достоинства в бомже Челкаше, и увидел поднявшееся достоинство в революционерах-большевиках, впрочем, в своих «Несвоевременных мыслях» разочаровавшись и в них. А индивидуалист Набоков в своем презрении к "человеческой массе"? А современник Владимир Сорокин? Продолжил метафору гоголевского странного народа – горбоносого мужика, который выписывал "восьмерку" у носа подростка длинным пальцем со стремительно заточенным ногтем, вызывая ужас: "Будешь орать – на ноль помножу".
– И что, все великие презирали? – огорчился Матвей.
– Не так однозначно. Тот же Гоголь видел в народе чертей, хотя в то же время любил домашнюю его патриархальность, Лев Толстой разглядел идентичность народа во время нашествия Наполеона. А в «Тихом Доне» Шолохова обручи в бочке идентичности распались, и она развалилась. У Андрея Платонова снова обручи наколотили на бочку большевики, и народ массово стал вымирать, с тоской глядя на угасающее сияние коммунизма.
