Судя по дневникам, в моей томительной жизни было немного действий, поступков, в основном маленькие озарения при чтении множества книг и статей. Старательно записывал в дневник все, что читал и видел, игнорируя не существенные для меня, отчужденные мелочи быта, а только мысли общественных деятелей о больших событиях или великой литературе тех времен. Поглощал и другие книги, не добираясь до высших смыслов (может быть, там их и не было). Надеялся, что когда-нибудь впоследствии это выстрелит моими собственными могучими метафорами судьбы человечества, трепетно идущего в неведомые катастрофы вселенной.
Мне мир закрыт – души неоцененностью,
Так в дело вник, что страстью прикипел,
Но страсть моя опасна душам темным,
Хоть бескорыстно пуст ее прицел.
Но прихожу в мой дом – безбрежно ясный,
Мои причуды – часть его души,
На книжных полках – мир до дна распахнут,
И верю: домом снова стала жизнь!
И так легко – лишь трубку телефона
Сними – в себе доверье ощутить,
И голосам друзей, в нетерпеливом звоне,
Сказать, как тосковал без веры их.
Намагничивался собственными афоризмами-озарениями, выработанными чтением классиков и когда-то запрещенной литературы и философии. И летал в чем-то нерациональном и внесоциальном. И это внесоциальное всегда есть, неизменно, как неизменна потребность выживания и счастья.
Правда, были командировки, даже за границу. Но и там, вне привычного времени, в новизне не было острых ощущений, требующих решительных поступков.
Я понимал, что нужны не мои выдуманные идеи, открытия должны случиться в самой жизни, в ее материале, там глубинная истина. Взглянуть в самую ее глубину, и моей тревоги и боли.
Но обычно впадал в ступор, не поднимаясь выше обыденных забот, щенячьих восторгов и влюбленностей, мелких обид, хотя призывал себя: живи судьбой, а не пощечиной!
Слова оставались ватными. Исчезала внутренняя боль, из которой должен смотреть в бесстрастный мир. Натурализм погубит жизнь!
Это был тупик, потому что исчезало острое неприятие застывшего существования. А ведь я – у обрыва! Вот-вот рухнет все! Мироощущение – это страсть. Когда возгоняешь эмоции до предела, с высоты которого возникает четкое видение мира.
И во мне возникало страшное одиночество. В сингулярной точке – самом глубоком, невыносимом одиночестве, откуда взорвалась вселенная, взлетая в немыслимую свободу.
Я смотрел на размеренную оптимистическую деятельность Корпорации, как на нечто внешнее, видя ее как натуральную картинку, с тем же состоянием оптимистичности. Словно смотрел кинофильм, забывая о психологии режиссера, технологии создания изображения на экране. Во мне был тот же оптимизм тупости. Фотографический взгляд, а не шекспировская судьба жестоких или вялых людей, сумрачного мира.
