– Ты-то на его месте то же самое сделал бы, – усмехнулся Петр.
– Нет, я насчет этого характер имею, честное слово, отдал бы хату нуждающемуся, а сам бы в своей землянке прожил. Не люблю обманом тянуть к себе. Зачем мне добро? Человек живет одним днем, хорошо прошел – и ладно.
И стал пить из горлышка бутылки, кадык его ходил ходуном.
– Наш человек! – восхитился Михеев. Петр насупился.
– Зачем же угрожаешь нам?
– Вы буржуи, – утерся он голой внешней стороной кисти. – Как были такие, так и остались. А у нас голод, как в блокадном Ленинграде. Зато водки навалом – недавно нашли склад, полный спиртного.
– Какие мы буржуи? – суетился Михеев. – Мы же братья.
Хозяйка ворчала, подметая на утрамбованном полу остатки пахучей еды.
– Напьются, сволочи, и жуют кобылятник, сорят травой изо всех сил!
Толстый в майке, совсем опьяневший, вышел вместе с нами проводить, еле ворочал языком.
– Чт-т скаж-жут, то и бу…делл-ть. – И заревел: – Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!..
И упал в кустах.
В другой землянке мы встретили тихую семью.
В углу сидели на кровати интеллигентного вида старик в изношенном пиджаке и старушка в кроличьей шубке, приехали к его брату, мужу хозяйки Кати, который умирал от рака почки. Да так и остались, словно оглушенные безмолвием вокруг.
Полная Катя, с растрепанными волосами, охотно рассказывала:
– Как живем? А садом и огородом. Не, я не удобряю сад-то. Рядом – чернозему много, а зачем мне. У меня почва низменная, торфяная. Помидоры были с килограмм один, как зараженные радиацией. На весах кило обычно две штуки.
– А куда деваете излишки?
– Куда деваю? Нынче трудно с семенами. Что вырастим – почти все забирает власть – она недавно тут объявилась. Говорит, на общие нужды.
– А вы как?
– Кое-что прячем, чтобы с голодухи не помереть. У меня два петушка и десять молодок. Кормить их – тяжело. Зерна не найти, сами находят, прячутся в кустах. Они привыкли ко мне – куда я, туда и они. Я уж их в ящик сажаю, и ухожу.
Она быстро спроворила еду.
– Вот яйцо припрятала, ешьте, ешьте.
Мы деликатно отказались. Она вздохнула:
– Скоро про кур прознают, и отнимут.
– К нам присоединитесь?
– Что ж не присоединиться? Атаман, вишь, позволит…
В углу на кровати интеллигентный старик и старушка переговаривались тихо.
– Когда в этих местах немец был, такого разора не было.
Действительно, запах в землянке застарелый вокзальный, как будто от войны еще, запах трудной жизни всех этих людей. Больше сотни лет прошли с войны, а люди здесь, в первобытных землянках, еще вспоминают ее тяготы.
