– Мама ничего такого не рассказывала…
– Конечно, и никто не расскажет. Горемыка знает, когда про неё речь-то, она тут как тут…
– Неужто?
– До сих пор! И мне, старой, страшно…
– Ну, спасибо, бабуль, что рассказала. Ну и история. А что с дедом Максимом стало?
– Кто его знает, тут война, немцы, убёг куда или повесили?..
Я вышел на улицу, впереди расстилалось то самое поле. На небе по-прежнему не было ни облачка. Меня разбирал задор, хотелось пойти туда, к колодцу, заглянуть в его воды, может, и увидеть на дне его харю колдуна, да и кому бы не захотелось побывать в таком мистическом местечке.
Я решился. Вышел бодро, что со мной может случиться? Тут рукой подать через поле. Метров сто. Не больше. Подходя к полю, однако, почувствовал, как уши мои холодеют, так всегда бывает, не сказать, что от страха, больше – от волнения. Всё-таки тронула за душу история.
В поле задуло. Ветер пылил позёмкой с наметённых сугробов. Это меня слегка напугало, но всё же поле – открытое место, есть где ветерку разгуляться. Ничего не обычного. Я двинулся вперёд, правда, теперь медленнее. Ветер стих.
Вот и середина. На душе стало совсем легко. Если б что и было тут такое, то уж давно бы себя проявило. Я обернулся назад, на дом…
Пурга застилала глаза, дальше руки было не видно ничего, дом скрылся из виду за снежной пеленой. Как же так? Ведь только что был ясный день. Повернулся вперёд. Что за чудеса? Чистое небо над головой, тропинка через поле под ногами прямо к колодцу. Откуда б здесь взяться тропинке? Кто натоптал? Нет, что-то здесь не то. Как бы ни было впереди ласково да хорошо, а надо возвращаться. Повернулся к дому, снег слепит глаза, забивается под ворот и в рукава, сугробы наросли по пояс. Идти невыносимо трудно, ветер стал сильнее, буквально валит с ног. Сделал несколько шагов, остановился. Тряхнул головой. Опять солнце на пути и тишь да гладь, и… колодец впереди. Как так? Впереди колодец? В другую ж сторону шёл. Отвернулся. Глаза протёр. Опять колодец впереди. Сколько ни стоял, как ни вертелся, всё одно выходило – к колодцу дорогу заманивала. А дома как и ни бывало моего нигде.
Что ж тут делать? Креститься начал. Только себя крестным знамением осенил, так и следы свои увидел, не ту тропку ровную да гладкую, а свои в сугробах, так и пошёл след в след по ним.
Веселее стало. Иду, про себя молитву творю. А много ли я их знаю? Только «Господи, помилуй». Вот её и повторяю, а сам крещусь без устали. Страшно, а вы как думали? Вот и дом мой видать.
