В жизни каждого человека рано или поздно наступает такой период, когда он думает, что теперь-то уж точно знает о жизни всё.
Это необходимо. Этакая защитная реакция психики. Познав крохотный пузырёк вокруг себя, мы убеждаем себя в том, что это — всё.
Ну, по крайней мере, этого нам хватит, чтобы дожить до собственных похорон.
Иначе, наверное, нельзя. Иначе можно просто сдохнуть от ужаса перед неизвестностью, которая окружает тебя, давит многотонным грузом, справиться с которым нет никакой возможности.
Я пробыл в Месте Силы два дня.
Я выжил в туннелях в режиме Усиления и даже сохранил жизнь Целительницы.
Я побывал на паучьем уровне, где до меня, предположительно, не бывал никто.
Я видел Врата и вернулся обратно.
Этого мне хватило, чтобы вообразить, будто о первом уровне Места Силы я знаю… ну, если не всё, то достаточно, чтобы расхаживать тут, сунув руки в карманы, и поплёвывать.
Наказание раскрыло мне глаза на реальное положение дел и избавило от иллюзий навсегда.
Дверь, ведущая в туннели, распахнулась сама, и внутрь, клацая челюстями, ворвались два шатуна. Помню, я ещё подумал, что это ерунда. Утренняя зарядка с поправкой на местные реалии. Поработаем немного топорами и мечами.
Потом внутрь хлынуло нечто светло-зелёное, полупрозрачное. Какая-то слизь, объёмом около куба, навскидку.
— Знаешь, почему эту штуку назвали холодцом, Крейз? — спросила Лин, которая запрыгнула на стол и помогала взобраться Минку.
— Вопрос с подвохом? — хмыкнул я. — Она мерзкая, студенистая и…
— Вспомни, из чего варят холодец, — перебила Лин. — А потом попробуй сунуть внутрь руку. У тебя их две — развлекайся.
— С ним бесполезно драться, — сказала Алеф и тоже вскочила на стол, потянула меня за собой. — Просто держись подальше.
Холодец пополз к нашему столу — мы ближе всех сидели к двери.
В зале началась паника. Никто не торопился рубить мертвецов, все забирались на столы и занимали оборону. Стаффы закрылись в кухне и подсобных помещениях.
Я поднял голову и нашёл взглядом толстяка. Тот так и стоял там, наверху, глядя вниз, будто его парализовало, будто он превратился в памятник самому себе и своему идиотизму.
Скрам продолжал кричать:
