– У меня что-то с лицом? – в упор спрашивает Каминская. Водителю лет пятьдесят и он, наверное, всякого народа перевозил.
– Ничего, – седоватый крепыш переключает скорость. – У вас глаза светятся.
И тут же поясняет:
– Это комплимент. Извините.
Дома душный запах лекарств, форточки закрыты, под ногами разбросаны открытки и книги. Сиделка Ильза смущённо прибирает с пола.
– Мы немножко играли. Ванда Эммануиловна искала письма какого-то Ержи.
Ядвига устало кивает.
– Это мой двоюродный дядя. Но он никогда не писал нам писем, потому что был слепым и жил в соседнем доме. Ержи умер в восемьдесят пятом году.
– Она не помнит, – говорит Ильза. – Но на унитаз сходила нормально.
Каминская роется в кошельке, отдаёт сиделке деньги за четыре часа. Ягодицы до сих пор ноют под колготками. Дольцман почти отработала жёлтую карту – с некоторым смягчением приговора.
– Язечка? – раздаётся из комнаты. – Почему ты бегала в кино без разрешения? Позови папочку, будем ужинать.
– Папочка умер в девяносто первом, – говорит Ядвига и остаток вечера почти не думает о Ладе Дольцман.
*****
Назавтра Вадим Березин прибегает в гимназию номер сто тридцать шесть необычно рано. Накануне встреча с Белоцерковской пошла наперекосяк. Ани снова не дала, а кроме того заподозрила, что Вадим удовлетворил себя до неё. От баб ничего не скроешь, даже если они восьмиклассницы.
Ну и плевать. Вадим перепрыгивает в сменные тапки, просит на вахте ключ от двадцатого кабинета, где вчера шёл факультатив по литературе.
– Я тетрадку там забыл. У нас будет алгебра в сорок четвёртом.
– Двадцатый только что брали, – бурчит вахтёрша и снимает ключ с подушечки.
В сторону учительской плавно удаляется завуч Камасутра-Каминская. Вадим сразу узнаёт её по тёмно-синему костюму и юбке с разрезом в половину голени. В разрезе сверкают колготки «капучино». За Ядвигой Бориславовной тянется терпкий аромат сицилийского лимона и зелёного яблока.
Двадцатый кабинет находится на втором этаже. Вадим несётся по гулкому пустому коридору, помахивая ключом и плоской кожаной сумкой. Отпирает дверь. Бросается к дальнему ряду, место у окна, видит на столе свою драгоценную тетрадь. Успел! Нашёл. Блин-блин-блин! Ура!
Вадим открывает конец тетради – непристойные рисунки тоже никуда не делись. Кому нужно рыться в литературных записях десятиклассника Березина? Здесь вообще могло не быть уроков после их факультатива. Разве что вторая смена?
Тетрадь уже готовится упасть в сумку, но стоп! Глаз художника замечает что-то лишнее. Березин торопливо отлистывает рисунки. На последней картинке, где Камасутра сидит в смирительной рубашке с кротч-ремнём поперёк трусов и раздвинутыми ляжками, внизу красной пастой нарисован смайлик и подписано:
