Нет, однако же, тепла природнее, чем под крылом у матери; нет и корма лучшего для малого дитяти, чем молоко его собственной матери. Если б захотели Вы кормить меня, прекрасная и нежная возлюбленная, я Вам был бы так же предан, как птенцы Аиста или Удода.
Ибо сколько времени затрачивает Аист, чтобы высидеть своих птенцов, столько же они затрачивают времени, чтобы, когда вырастут, кормить родную мать. Также и птенцы удода не бросают мать на произвол судьбы, когда она обрастает перьями настолько, что не может больше двигаться, — но приходят и выщипывают клювами старые перья; и затрачивают столько времени на то, чтобы ее выходить и выкормить, сколько и она на них потратила, когда их высиживала.
Посему мне кажется, что я мог бы быть для Вас столь же хорошим сыном, сколь для аиста и для удода их птенцы. Но, по-моему, у Вас чрезмерно много той гордыни, что с любовью вместе жить не может. И ее необходимо Вам сломить; ведь иначе никогда нам с Вами не вкусить радостей любви.
Также и орел, когда клюв его чрезмерно отрастает и не позволяет ему есть, разбивает его и точит о самый твердый камень, какой только сможет отыскать. Клюв орла обозначает гордыню, примешанную к любви. Ибо разбивает клюв сей тот, кто смиряется настолько, что отворяет крепостные врата своего сердца, упреждающего язык, с тем чтобы тот был способен признавать и одарять. Но бывают и такие женщины, что затворяются тогда, когда им должно было бы открыться; и для утешения своего ищут, на кого бы опереться и над этим с ним совместно посмеяться.
Я скажу, что это означает разбивать свой клюв наоборот; и они подобны в этом Крокодилу. Ибо у зверей — у всех, какие есть — при еде, когда они жуют, движется нижняя челюсть, верхняя же остается неподвижной.
Но вот крокодил жует наоборот: нижняя челюсть у него стоит на месте, а верхняя движется; так что клюв[44] у него как бы навыворот.
Тем же манером держит клюв наоборот и тот, кто о своей любви разговаривает с кем-либо, кто бы то ни был, кроме друга, — а от друга он ее скрывает: мало есть людей, знающих, как надо выбирать тех, с кем можно разговаривать. Ибо многие, прикидываясь преданными, наносят удар исподтишка, и с большой готовностью.
Ведь раздумывать не станет, кто не полагает надобным скрывать от другого то, что Вы от него скрываете; и напоминает он Дракона. Дракон ведь никого не убивает, но съедает жертву, облизывая языком. С той же легкостью, с какою они выслушали Вас, они потом дают услышать все это другим. Кто хотел бы уберечься от сего дракона, должен был бы поступать, как поступает Слон.
