Несколько дворов, и мы за околицей. Дорога тянется вверх, прижимается к сухим голым скалам, но справа открывается широкий вид на разлившийся здесь Курчум с тёмной полосой главного течения. Каменистая полка, по которой мы едем, делает плавный изгиб слева направо, и в середине этой дуги появляется островерхая пирамидка с красной звездой на острие. Пирамидка грубовато сколочена из досок, посеревших под дождями и солнцем. «Что это?» – спрашиваю я. Возчик, заметив моё внимание, не поворачивая головы, говорит: «Партеец, коммунист, значит. Коллективщик. За колхоз шибко агитировал, всех в колхоз загнал. Первым председателем стал. Ну, пристрелили его здесь. Здесь и закопали». – «А почему здесь?» – «А где же его ещё? Не в церкве же, он же её и спалил. Здесь и помитинговали, и зарыли. Да и не на кладбище же его, партейца, зарывать». Мне, до сих пор вовсе не видевшему могил, стало жутковато. Вот здесь, почти под нашими колёсами, лежит бывший человек. Совсем ли он там ничего не слышит? Ни что говорят о нём, ни грохота колёс и копыт по камням над головой? Или всё же что-то слышит? Пирамидка уползает назад, жестяная звезда проезжает рядом, почти над боковиной телеги. Стараюсь не смотреть на неё, отворачиваюсь к голубым волнам алтайского хребта за Курчумом. Справа внизу разворачивается долина. Не хватает только крыльев, чтобы следовать полёту коршуна, парящего над всем этим великолепием.
Вскоре выезжаем на широкое плоское место с редкими одиночными деревьями и рассеянным там и сям десятком изб без палисадников и сараев. Зато скотный двор за ними громадный, да ещё с целым полем рассыпчатого торфа. Цепи жердей разгораживают поле. Зачем им, обитателям этих жалких избушек, столько скота? Да и где они сами, никого не видно? А избы… почему так разбросаны? Впрочем, сейчас не до вопросов – мы подъезжаем к какой-то особенно маленькой избёнке, хижине, и возчик с явным удовольствием скидывает с телеги наш скарб – пару чемоданов, пару узлов и сумки. Всё это на земле, у порога хижины. Возчик рад, освободился, наконец, от навязанных ему «городских». Даже не прощаясь, хотя ехали вместе трое суток, вскакивает на подводу, вскидывает руку с кнутом: «Н-но-о!»
Мама уходит к ближайшей избе, а мы садимся на чемоданы. Как из-под земли откуда-то возникает пара пацанов, лохматых, чумазых и босоногих. С одеждой у них тоже не густо – только застиранные, выгоревшие на солнце трусы, висящие до иссиня-загорелых коленок. Ничего не говорят, только неотрывно, не мигая, смотрят на нас. «Как тебя зовут?» – спрашиваю одного. Ни движения в ответ. Появляется ещё пара таких же и такая же девчонка. Аборигены садятся кружком, шагах в пяти вокруг нас. И по-прежнему молчат, поражённые видом пришельцев. Мама возвращается вместе с местной женщиной, которая откидывает крючок с двери хижины и приглашает занять её. Чисто, но размер – четыре шага. Мебель – кирпичная печка-плита. Хорошее дело, мы здесь полные хозяева. Колхозница уходит, оставив нас наедине с молчащей командой, и мы принимаемся за обустройство. Мама с Люсей разбирают узел с постелью, а я иду во двор и складываю из камней маленький очаг. Колодец с чистой водой недалеко, и скоро у меня закипает чайник. Заодно удаётся установить контакт с ребятами – мы обмениваемся именами. Они по-прежнему с неослабевающим интересом отслеживают каждый шаг пришельцев, не проявляя при этом никаких эмоций. В закипающий присолённой водой котелок бросаю пригоршню слегка подрумяненных на сковородке ржаных хлопьев. Как только они всплывают, затирушка готова! Располагаемся на полу вокруг котелка и поочерёдно черпаем ложками. Вкуснятина! Одно мешает – физиономии наших друзей, прилипших снаружи окна носами к стеклу. Заслоняют свет, навалившись всей гурьбой на окно. К тому же еда не идёт в глотку, когда тебе смотрят в рот. «Мама, я закрою окно газетой?» – «Закрой». Достаю как-то сохранившуюся мятую газету, прикрепляю к окну, буквально на мордашки, и возвращаюсь к трапезе. Котелок быстро пустеет, по кружке горячей травяной заварки, и мы с наслаждением укладываемся на своём стёганом ватном одеяле. До чего же приятно закрыть глаза после долгого дня в дороге и ужина. С упоением проваливаюсь в сон.
