Было одиннадцать утра, все хозяева отсутствовали в квартире номер сто двенадцать, весеннее теплое солнце радостно освещало комнаты, Захарыч открыл решетку вытяжки и отправился в путь. Пробравшись до кухни квартиры номер сто пятнадцать, его сердце замерло от счастья.
Сквозь перегородки решетки Трифон увидел большой круглый стол, засыпанный мукой, а на нем Лукерья тщательно замешивала большой шмат ароматного теста, пыхтя и что-то бормоча себе под нос про «руки не из того места», а из соседней комнаты доносилось веселое щебетание госпожи Брошкиной, видимо, по телефону с подругой. За тоненьким кокетливым голоском хозяйки: «А я ему такая, Наташ, говорю: «ты не понимаааешь», а он такой: «Сама решай, ты же умнаая», ха-ха-ха», следовал тихий бас Лукерьи: «Шибко молока набулькала в опару, зла никакого не хватает».
– Н-да, я думал, только у нас сумасшедший дом, но, похоже, и в этой семье интересностей хватает, – рассудил про себя Захарыч.
Его ноги затекли в неудобной позе, руки устали под тяжестью подарков, и он облокотился на решетку.
Короткий треск и свист раздался в кухне Брошкиных. Лукерья ошалело смотрела своими огромными желтыми глазами, как, прямо в любовно взбитое тесто головой вперед летит ее сосед с какими-то тюками и растением в руках, а ему вслед планирует решетка вытяжки и грязь из-под ее обрушения.
Трифон смачно плюхнулся в середку будущего пирога, подняв пыль из муки. Изделие для возлюбленной, все засыпанное сажей и прошлогодними мухами, полетело к подножию холодильника и легло там ковриком, пол был изрешечен пулями сахарных орешков, а с вытянутых ушей Лукерьи свисала сломанная ветка тигровой орхидеи. В комнате все также колокольчиком раздавался голос госпожи Брошкиной, даже краем уха не услышавшей этого погрома:
– Анююют, да это невозможно, я чуть от смеха ему много лишнего не сказала! – щебетала хозяйка уже с другой подругой.
Поднимаясь и откашливаясь от муки, Трифон осознал весь свой жесточайший позор. Лукерья стояла прямо перед ним, а он не знал, как поднять на нее глаза и хоть что-то промолвить.
– Ты, что ж натворил-то, черт вшивый? – справедливо спросила домовиха.
– Я…эээ…ммм…великодушно прошу прощения и покорнейше благодарю за милость, – проблеял он невнятную фразу, где неожиданно всплыла начитанность А.С. Пушкиным.
– Шой-та ты там покорно просишь, огалтелый?! Мне чего? Узелок собирать и другую избу искать?! Стыда не обересся таперича перед барыней! – обиженно пробасила Лукерья, и крупные слезы покатились из ее прекрасных глаз.
