Ростопчин вызвал к себе обер-полицмейстера и попросил его найти пять-шесть добровольцев из полицейских офицеров, которые согласились бы остаться в городе. Вскоре такие были найдены.
– Вам надлежит, господа, подобрать несколько надёжных нижних чинов каждому, переодеться в народное платье и следить за обстановкой в городе. Донесения мне передавать посредством казачьих аванпостов. Они будут за Сокольницким лесом. Ни во что не вмешиваться, только наблюдать. Пусть хоть всё сгорит, вас это не касается. Винные погреба же не сгорят. Чему там гореть? Французы будут грабить город, напьются и могут поджечь дома. Повторяю: вас это не касается. Пусть горят. Вы меня поняли, господа?
– Так точно, Ваше Высокопревосходительство, – хором ответили полицейские офицеры.
– И не сочтите за труд: выпустите из долговой тюрьмы все двадцать человек узников. Скажите им, что у них есть долг перед Отечеством, других долгов у них нет.
– Слушаемся, Ваше Высокопроисходительство.
– Тогда – с Богом! Выполняйте приказ, господа.
Полицейские офицеры разошлись. Ростопчин смотрел им вслед и думал: «Дойдёт ли до них, что надо сжечь Москву?»
– Извините, Ваше превосходительство, – сказал обер-полицмейстер, – смотритель Бутырского тюремного замка Иванов докладывает, что у него содержится шестьсот двадцать семь человек арестантов и колодников. Что ему с ними делать?
– Отправить в Рязань
– Сколько выделить сопровождающих?
– Свободных людей у нас нет, – тяжело вздохнул Ростопчин. – Кутузов просил выделить ему сопровождающих для армии, для направления войск кратчайшим путём на рязанскую и владимирскую дорогу. Поручите десятому полку Московского ополчения выделить партию для сопровождения их в Рязань.
– Ополченцы люди не опытные, а арестанты – звери, они могут разбежаться и остаться в городе.
– Может быть, – улыбнулся градоначальник, – но это будет не наша забота, а Наполеона Бонапарта.
Ростопчин подумал грешным делом, что теперь точно Москва сгорит, и пусть французы зимуют на пепелище.
Незаметно наступило холодное хмурое утро понедельника 2 сентября. К десяти часам всё было готово к отъезду генерал-губернатора из Москвы.
Двухэтажный дом Ростопчина распланирован буквой «П», во внутреннем дворе шум и гам. Во дворе волнуется толпа простого люда, вооружённая. Ростопчин вышел на балкон. Толпа стихла, все обнажили головы перед верховным главнокомандующим Москвы. Какой-то купчик в красной рубашке, в армяке, подпоясанный красным кушаком с ружьём на плече прокричал:
