Понедельник выдался холодный и ясный — своего рода Герберт Спенсер[11] в ряду других дней, — и мистер Люишем отправился в школу, настойчиво убеждая себя, что опасаться ему нечего. Ученики, не живущие при школе, все утро о чем-то перешептывались — очевидно, о нем, — и Фробишер-второй был в центре внимания. Люишем услышал отрывок фразы.
— Мать пришла в бешенство, — говорил Фробишер-второй.
Разговор с Боновером состоялся в двенадцать, причем звуки гневной перепалки доносились до старшего учителя Данкерли даже сквозь затворенную дверь кабинета. А затем через учительскую, глядя прямо перед собой, с пылающими щеками прошел Люишем.
Поэтому Данкерли был уже внутренне подготовлен к той новости, какую ему довелось услышать на следующее утро во время проверки тетрадей.
— Когда? — спросил Данкерли.
— В конце следующего семестра, — ответил Люишем.
— Это из-за той девушки, что гостила у Фробишеров?
— Да.
— Она очень недурна. Однако это помешает в июне вашему зачислению в университет, — сказал Данкерли.
— Именно об этом я и жалею.
— Вряд ли можно ожидать, что он даст вам отпуск для сдачи экзаменов…
— Не даст, — отрезал Люишем и открыл первую тетрадь.
Ему трудно было говорить.
— Негодяй! — сказал Данкерли. — Но что вообще можно ожидать от даремца?
Поскольку Боновер был обладателем диплома только Даремского университета, то Данкерли, не имевший вообще никакого, склонен был относиться к директору скептически. Затем Данкерли принялся с сочувственно-деловым видом шуршать своими тетрадями. И только когда от целой кипы осталось две-три штуки, он искусно возобновил прерванный разговор.
— Господь сотворил мужчину и женщину, — сказал Данкерли, пробегая взглядом страницу и подчеркивая ошибки, — что (чик-чик) тяжким бременем (чик-чик) легло на учителей.
Он резко захлопнул тетрадь и бросил ее на пол за своим стулом.
— Вы счастливчик, — объявил он. — А я-то думал, что первым выберусь из этой отвратительной дыры. Вы счастливчик. Здесь все время нужно притворяться. На каждом углу натыкаешься на родителей или на опекунов. Вот почему я ненавижу жизнь в провинции. Она чертовски противоестественна. Придется и мне всерьез подумать о том, как бы выбраться отсюда поскорее. Я выберусь, будьте спокойны!
— И пустите в ход свои патенты?
— Обязательно, мой мальчик. Пущу в ход свои патенты. Патентованная бутылка с квадратной пробкой! О боже! Дайте мне только очутиться в Лондоне…
— Я тоже, наверное, попытаю удачи в Лондоне, — сказал Люишем.
