История маленькой революции | страница 31
– Акий султан. Я с тобой не об этом собиралась говорить.
– А о чём же?
– Наберись терпения и не перебивай. Я решила использовать твои приставания к Кате на благо общего дела. Не лыбься без причины, я пытаюсь объяснить важную вещь. Ты всё равно не оставишь её в покое. По лицу вижу. Помнишь, что мы в крайний раз на собрании обсуждали? Тогда ещё Димы не было. Передай ей, что мы собираемся сделать это через два дня. Завтра у Щербакова она расскажет об этом хвостику.
Борис, обдумав всё сказанное, скрестил руки и грозно нахмурился. Он делал так почти всегда, когда был с чем-то сильно не согласен, и когда он так делал, он выглядел на десять лет старше: на гладком смуглом лице образовывалось множество неглубоких морщин, глаза будто теряли свой жизненный блеск. Да и весь мужчина становился похож на озлобленного старика. Особенность появилась ещё в семилетнем возрасте.
– А сама ты ему передать не можешь? Без неё, – слишком раздражённо он произнёс последнее слово.
– Да ты, братец, ревнуешь.
Мужчина внезапно расслабился в лице, и его выражение приобрело оттенок слабого замешательства. «Ревную… ещё чего. Пусть забирает, когда мне надоест». Он не был до конца честен с собой. Никогда он не встречал настолько слабого и беспомощного существа, как Катерина. Никогда никто не находился в таком абсолютно-безропотном подчинении перед ним. Никогда раньше он не жил с женщиной (не беря в расчёт Тамару). Что-то сильное, незнакомое доселе полыхало в нём. Впервые он чувствовал что-то большее, чем обыкновенное физическое влечение. Всё в Катерине ему казалось удивительным: её умный, но не опытный, как у Тамары, взгляд, её грациозные движения, её надрывные всхлипы по ночам. Каждая мелочь в ней для Бориса была в новизну. Она завораживала своей непохожестью на фабричных работниц: хрупкая, как фарфоровая статуэтка в виде калмычки на полке у Щербакова, и белая, как мука свежего помола. Ни такой тонкой кожи, сквозь которую видны все сосуды и косточки, ни прозрачно-голубых глаз не замечал рабочий в подобных ему. От Катерины, того не осознающей, исходило особенное тепло, окутывающее всех. (Оттого новорождённую дворянку и окрестили таким именем, что мать назвала дочь своим «лучом света в тёмном царстве» деспотии мужа.) Борис тоже ощущал это тепло, но ощущал он и отвращение девушки к собственной персоне. Боролся он с этим как умел, сильнее распаляя огонь ярости в Катерине. Тамара сдерживалась, чтобы не улыбнуться слишком широко от осознания собственной правоты. Женщина встала за спиной у брата и запустила длинные ноготки в его короткие смоляные волосы. Он прикрыл глаза.