Едва миновав городские ворота, фракийцы увидели харчевню, и возле её входа цветастую группу уличных соблазнительниц.
– Смотри, смотри! – разинули они рты.
Женщины заулыбались. Одна из них, толстуха в три обхвата с детским личиком, произвела неизгладимое впечатление на Ребуласа. Громадина расплылся в улыбке.
– Вперёд, – скомандовал ему Амфилох.
Толстуху звали Лалагой. Она была такой полнотелой, что молодая её, розовая плоть нависала над браслетами, надетыми когда-то выше локтя. Подхватив лалагу под руки , Ребулас и Амфилох устремились в харчевню; следом за воинами потянулось несколько женщин. Воспользовавшись суматохой и весёлой толкотнёй, Спартак быстро направился вверх по улице.
Наконец сбылось его многодневное желание: он шёл по пергамской улице, радостно озираясь вокруг, сам себе хозяин. Пергам¸один из красивейших городов мира, живописноь расположенный на склонах высокой горы и у её подножья, делился на две части – Верхний горд, жилище богов и властителей, и Нижний, где обитал ьнарод. Фракиец шёл по Нижнему городу. Прямая улица заметно поднималась в гору. Вдоль неё тянулись лавки и мастерские; сквозь широко распахнутые двери видно было, как вертит свой круг гончар и как сидят у станка ковроделы, как раскладывает на полках свежеиспечённые хлебы булочник и как отмеривает купец ткань покупателю. Было утро, и кое-где припозднившиеся уборщики ещё мыли перед лавками мостовую; лишняя вода тут же стекала в люки. Улица, мощёная большими плитами известняка, была чиста, как обеденный стол. Многочисленные прохожие , – слуги, посланные с поручениями, и их хозяев, вышедшие на прогулку, носильщики, школьники, женщины, богомольцы, мелочные торговцы, чужестранцы, всякие забулдыги, при виде опоясанного мечом молодого римского воина опасливо сторонились.
– Счастливчики, – с грустной завистью думал Спартак. – Они даже не осознают, какие они счастливцы, живя в таком городе! Понимаю я, номад, спустившийся с диких гор. Вот бы пожить в Пергаме, хотя бы несколько дней!..
Между тем дома вдоль улицы становились всё наряднее, лавки – богаче. Торговцы зазывно кивали ему, грек-александриец даже схватил за локоть и потащил в свою лавку, наполненную дутым стеклом; трактирщик под вывеской «Ганимед» махал руками и что-то кричал. Застенчиво улыбаясь, юноша прошёл мимо.
Ему очень хотелось остановиться перед какой-нибудь мастерской и поглядеть, как люди делают горшки, растирают благовония, прядут, ткут, строгают и колотят. В одном месте он заметил кузнеца и даже приостановился от радости: кузнец в кожаном переднике сидел перед наковальней, держа в левой руке щипцы с железной болванкой, а в правой – небольшой молоток и, легонько им постукивая, мастерски выделывал что-то изящное, затейливое. А фракиец только и умел, что со всего маху бухать молотом по наковальне! Непреодолимая застенчивость не дала ему не только остановиться, но даже пристальней разглядеть внутренности кузницы. Он прошёл мимо, – замедленно, но всё же мимо.
