Различив прозвучавшее слово "бинго", подхожу и стучу в кусок жести на решетке временной двери. Захожу.
Двое мужчин ложились спать. Один подымается со своей койки мне навстречу. Задирая голову на его двухметровый рост, интересуюсь насчёт заведения БИНГО.
Были, но в двенадцать закрылись – нет клиентов. Играют пока вручную, но машину уже привезли, скоро установят.
– А ты меня не узнал, что ли? – спрашивает здоровяк.
В свете фонарей, что проникает сюда поверх составленных в виде временной стенки щитов, всматриваюсь в усатое лицо.
– Нет, не припомню.
– Да я ж у вас в доме был. Когда ты жил на квартире напротив "Маяка". Сергей я – сын тётки твоей тещи.
Ну, извини, родственник, не признал. Извини и спокойной ночи.
Спокойной ночи и вам, дорогие прочие родичи и сограждане. Отдыхайте после долгого летнего дня.
В Степанакерте всё спокойно.
Из Писем А.Плаксину
(типа предисловия ко второй части Саги)
Здравствуй, друг мой Александр.
Благодарю за письмо твоё бесподобное – с годами писуны выкристаллизовывают свой стиль, так что нынешнюю твою эпистолу получилось прочесть не проворачивая листок по всем румбам розы ветров, и без выворачиванья наизнанку, чтоб дочитать что ты понавставлял, в обратном направлении, в просветах между строчками, когда хоть и скрипишь, но читаешь, потому как интересно ж, плюс стиль берущий за щитовидку и вытискающий «г-гы!» сквозь любые горестно-усерьёзненные темы насчёт «куда-куда они да удалились…»
Ну, удалились и лях с ними, на смену всегда заявится ещё кто-то, не мамай, так латышский стрелок – никогда так не было, чтоб никак не было, проверено на личной практике, когда меня угораздило схватиться за провод с двумястами и ещё двадцатью вольтами – до сих пор тёплое воспоминание как марьяжило меня потоком тока.
Примечаешь? У меня уже как у рулевого на викинговой ладье – взгляд больше устремлен вспять, чем в грядущее.
Так вот, среди вороха воспоминаний есть у меня одно про дiвчину, рокiв, мабуть, 16-ти, увиданную мною в селе Курень бахмацкого района, которая тягла за собою коханого лет 25-ти, а её бабка сыпала вслед прокльоны на «сучку нерозписану», но она воплей тех не слыхала и меня в упор не видела – я понял это заглянув в её глаза, где всё плавилось как плазма, а хлопец податливо волокся следом, но в лице бедняги уже угадывалась тоскливая подавленность её иссушающим зноем.
Сейчас её поколению уже стукнуло далеко за 40, и мне представляется весьма возможным её благопристойное негодование на соседку-шалаву 20 годов, что подрабатывает минетами в громыхающих уборных пригородной электрички.
