– Дождь-то какой! (снег, мороз, ветер, жара).
Но, видимо, и это он считал политически опасными, сомнительными рассуждениями и предпочитал помалкивать.
На бурных коммунальных собраниях по вопросу жировок он отделывался междометиями: «но-но!», или «ну, да», или саркастическим «ха-ха!».
Он не пил, не курил, не выражался, не выключал радио, ничего никогда не читал, кроме «Вечорки», в кино не ходил. Он любил смотреть в окно и греться на солнышке. Даже замечания он делала мне весьма неопределенные:
– Ты, Юра, тово. Смотри в оба.
Но именно он стал несостоявшейся жертвой смертоубийства в нашей квартире.
Следуя наставлению дяди Миши, я смотрел в оба и заметил, что наша печь стала потреблять заметно больше дров и угля.
Объяснение этому могло быть только одно.
В свое время дядя Миша отказался от услуг нашей голландки и перестал выдавать свою долю дров и антрацита.
То есть, он, конечно, частично пользовался нашим теплом, так как тылы нашей голландки грели стену его комнаты, и он решил, что будет отапливаться бесплатно, за наш счет.
Но дымоход, ведущий в свои каморы раскаленного воздуха, он собственноручно заложил кирпичом.
Отец сразу догадался, что премудрый пескарь как замуровал, так и размуровал пазухи, и вызвал дядю Мишу для объяснений. Тот позвал соседей в качестве третейских судей. На что он рассчитывал, не понимаю.
Дядя Миша, забравшись на стремянку, вскрыл короб, внешняя сторона кладки была цела, но когда отец потребовал снять короб целиком, стало ясно – внутренняя часть кладки разобрана.
Отец молча ударил ногой по стремянке, дядя Миша полетел на пол и картинно раскинул руки, подобно оперному Ленскому, не подавая признаков жизни.
Тетя Ариша завыла, дядя Федя и Александр Иванович схватили отца за руки, а Елена Михайловна метнулась в свою комнату.
Пескарь, казалось, склеил жабры.
Однако нашатырный спирт Елены Михайловны вернул дядю Мишу к жизни – он просто упал, бедолага, в обморок с перепугу.
Злоумышленник покаялся, предложил отцу распить мировую: отец пил, а дядя Миша символически пригублял.
Тетя Ариша разделала селедочку, каспийский залом, обложила ее колечками лука, были на столе и маслята из «Грибов – ягод», и сало из деревни, от родни тети Ариши; и даже бутылка портвейна «Айгешат» (дамское вино) украсила стол золотой каймой затейливой этикетки.
Так что мировая прошла чин-чинарем, третейские судьи упились, аки зюзи – вылакали всё и дамским вином не погнушались; дядя Миша побожился дымоход заложить, а у себя в комнате поставить буржуйку – и всё выполнил.
