В марте мама была призвана в одну из похоронных команд, задачей которых была очистка города от трупов. Нечеловеческая работа оценивалась в 600 граммов, а бабушка в конце февраля стала получать 400 граммов, разумеется, мама делила хлеб поровну: на завтрак 300 и на ужин по 200 граммов хлеба на едока.
В конце апреля мама и бабушка были эвакуированы через Ладогу на пароходе.
Один из трех судов конвоя, транспорт с детьми, был потоплен финским мессером в самом конце перехода.
За Северную войну нам, русским, должно быть стыдно – и это справедливо, а вот за эти латанные-перелатанные посудины, едва державшиеся на плаву, до отказа набитые полуживыми детьми, похожими на тени, с кого спросить? Эти, с позволения сказать, пароходы были от бортов до крыши рубки измалеваны красными крестами, летчики с бреющего полёта прекрасно видели, какого противника они отправляют на дно ледяной Ладоги.
За эти, вздрагивающие, как живые на мелкой ряби панамки, кто извинился или покаялся?
Так что с ними-то делать? Списать и забыть?
Я этого сделать никогда не смогу.
В дороге блокадников неоднократно предупреждали, чтобы они были крайне осторожны с едой, не ели свежего хлеба, которого они в глаза не видели более полугода. Но всем прибывшим в Новую Ладогу полагалось аж по два килограмма хлеба, а хлеб только что испекли.
Помочь умирающим от заворота кишок медики ничем не могли.
Маму и бабушку направили в Купянский район Харьковской области.
В большом благополучном совхозе на берегах тихого Оскола ленинградцы оказались в немыслимом продуктовом изобилии: молоко, сметана, творог, яйца из-под курочки, сало и венец всего – пшеничная поляница, украинский белый формовой хлеб, который пахнет так, что у блокадников случались обмороки от счастья.
Маму «выбрали», то есть назначили секретарем комсомольской организации.
Райская жизнь длилась недолго.
Харьковско-Изюмская операция Красной армией была вчистую проиграна, 25 июля был сдан Купянск.
На Купянском железнодорожном узле не было свободных паровозов, так что состав с эвакуированными, в котором оказались мама с бабушкой, ушел со станции одновременно с приходом немцев.
Их бомбили по нескольку раз каждый день, бабе Лиде большой щепкой распороло ногу, она отказывалась выходить из вагона, и мама, которая весила 34 килограмма, таскала ее на себе.
Немецкие самолеты ходили по головам, в степи негде было спрятаться; летчики прекрасно видели, что в эшелоне не было военных – женщины, дети, старики.
