— Речь не о нём, — оборвал её рассказ Виктор Семёнович. — Анатолий Бурков готов вам принести свои извинения.
— Он ещё так молод и порой не понимает, что к чему. Ведь и Гуциеву я пошла навстречу, потому что меня попросили из деканата.
— Давайте всё же Гуциева оставим в покое! Вы готовы пойти на мировую, не ломая себя, своих принципов? Или лучше всё же перевести Буркова в другую группу, чтобы преодолеть отторжение?
Она молчала. Вот тут-то мне стало понятно, что мой Толик укусил её больно и небезобидно.
— Я готова простить его, — наконец сказала она. — Но всё-таки будет лучше, если этот студент будет учиться у другого педагога.
Виктор Семёнович вопросительно и строго смотрел на неё.
— А как бы вы поступили? — чуть задиристо сказала Инга Михайловна и приблизилась к проректору: — Будь вы врач-стоматолог, Виктор Семёнович, а вам пациент сказал бы: у вас, доктор, руки грязные?
— Мне понятна ваша позиция, — быстро отреагировал проректор.
Тут Лощинская отчего-то заплакала, шмыгнула носом, прошептала:
— Извините...
Виктор Семёнович поднялся с кресла, подошёл к Лощинской, положил ей руки на плечи, утешил ласково, по-отечески:
— Я благодарю вас за искренность, Инга Михайловна.
Вскоре она встала и ушла. Она даже не взглянула на меня и вряд ли догадалась, что я отец Толика.
— Ваша Лощинская мне понравилась. В ней есть обаяние, ум, — сказал я.
— И коготки у этой обезьянки есть, — прибавил штришок к портрету Лощинской проректор.
— А вот сына она мне открыла с неожиданной стороны.
— С вашим сыном — ничего удивительного. У Гуциева папаша владелец торгового центра. Естественно, что кто-то из ребят мог возмутиться. Почему одни не учатся и легко сдают экзамены, а другие тянут воз? Естественная тяга русского человека к справедливости. По большому счету, за всё расплачиваемся мы, русские!
После этих слов я понял, что он поможет сыну: с этим человеком нас что-то связывало вышнее, родовое. Виктор Семёнович помолчал, прошёлся по кабинету. Я тоже встал. Почему-то вспомнил армейские порядки: если встает человек выше званием, то и ты обязан встать.
— Боюсь, что Анатолий толком не нагонит упущенное. Или мы предоставим ему сомнительные поблажки. Придётся ему год пропустить. Обеспечим ему отпуск, «академку». Но чтобы дальше он учился как должно.
— Это лучший вариант! Толику как раз надо подлечиться, — подхватил я.
Уже у дверей, расставаясь с проректором, пожимая ему руку, глядя в его мудрые и осторожные глаза за стёклами очков, я опять извинился:
