— Все воры, — заговорил упрямо и агрессивно Соловьёв. — Все, все воры! Каждый тащит на своём месте! Пусть понемногу, но тащит... Все воры! Все, кто имеет доступ к бюджету!
— Меня ты тоже вором считаешь?
— А твои строительные сметы честные? — запальчиво спросил Соловьёв. — Или отчёты в налоговую?
Я хотел было возразить, пуститься в рассуждения о сметах, о том, что советские сметы устарели, а новые, буржуазные, не выстроены правильно. Однако что-то остановило меня. Если даже я вор, то вор поневоле. Уж тем более бабушек через жэковские квитанции никогда не обирал... Но всё же Соловьёв прав. Все воровали — каждый на своём месте: в автосервисах, на стройке, в торговле... Везде, как зараза, как микробы, распространялось желание нечестного заработка. Я не знал, что с этим делать. Мне было противно всё это видеть, этот воровской капитализм, но его привили нам сверху, наверху должны были и прервать воровство. Но власть пока была слаба. Я об этом не рассуждал. Я это видел в реальности. И опять же не мог воздействовать на это. Потому и не любил, не хотел трепаться насчёт власти.
— А бабы все суки...
— Не все! — тут же возразил я.
Соловьёв вскинулся на меня, пьяно икнул, согласился:
— Может, не все. Те, кто возле денег, — все... Показали тут этого богача. Олигарха. Долговязый, с маленькой башкой. Понтярщик этот, ещё машину какую-то из пластика хотел сделать. Он стаями молодых девок на курорт возил. Кто эти девки? Шлюхи! Разве нужен был им этот змей? Они на его рожу смотрят, а видят морду на долларе...
Он выпил ещё. Я не пил. Я сразу сказал, что пить не буду, мол, у меня есть ещё дела, придётся садиться за руль. Он и не настаивал, только попросил стакан воды или сока для запивки.
Затем мы услышали, а после увидели, как со стороны его дома уезжает машина. Это его жена Ирина помчалась куда-то на серебристом «Лексусе».
— Отчалила, курва... — пробормотал Соловьёв. — Ну, и пускай! Так лучше... — Он встал из-за стола. Чуть покачиваясь, пошёл к выходу. — Прощай, Валентин, — сказал он тихо и как-то раскаянно. Вяло махнул рукой.
Мне стало жаль Соловьёва, даже в сердце что-то кольнуло. Его патрона Галковского, которому светила «десяточка» за взяточничество и злоупотребления служебным положением, мне не было жалко — ни тогда, когда он был свободен и нагл, ни сейчас, когда он был в неволе и жалок, — а его пьяного сообщника на свободе стало жалко. Наверное, я знал о нём что-то большее, чем о Галковском. И вообще, когда знаешь о человеке достаточно, его всегда почему-то немного жаль. А может, я просто не встречал цельных, неуязвимых, счастливых людей?! В каждой судьбе была какая-то прореха, боль, которые нельзя было заклеить и залечить деньгами.
