я оглянусь – но никого там,
и в колком инее, как дед,
гляжу в вечерние потемки,
а там ни дыма, ни колонки.
Ошибка вышла. Наших нет.
Вот что увидится... Однако!
Завыла на дворе собака
вниз головою, говорят.
Чур нас! – раздвинем половицы
и вниз сойдем, где сидр хранится
и зеленеет маринад.
Не так ли, высветив бутыли,
и Дант с Вергилием сходили
на круги Ада с фонарем?
Не так, отнюдь! По вере русской
достанем выпивку с закуской
и всех во здравье помянем.
По духу близких и по крови
помянем всех на добром слове,
кому из мерзлых ям не встать.
А помнишь, как – мороз по коже! –
кричал отец, берясь за вожжи:
– Ну, открывай ворота, мать!
А что там: родина ль, чужбина –
кто знает! – дом ли, домовина?
Ездок привстал – и конь несет.
Вот так и я: свое итожу,
продолжить захочу – продолжу,
а надоест – два пальца в рот!
Не первый год живем на свете,
а все нескладно: свищ в сюжете,
и с флюсом, стало быть, финал.
С прощанья начал, а весельем
кончаю, как бы новосельем
на этот свет – и кончен бал!
Да уж и ночь. Вино допили.
Теперь как в сказке – жили-были –
в постель – и кубарем в провал.
На том и мы – не знаю, кстати ль? –
с тобой расстанемся, читатель,
чтоб ты, как автор, не зевал.
Нет, наше ложе без обмана,
а что да как – была б сметана,
и масло как-нибудь собьем.
Была сметана, будет масло,
а если что кому не ясно,
я это объясню потом.
1976
«Пусть те, кого оставил Бог…»
* * *
Пусть те, кого оставил Бог,
цветут и пыжатся в гордыне,
пускай бобы у них как дыни,
где у других – сухой горох;
пускай в кольчугах из наград
бряцают золотом латунным,
пускай в Совете многодумном
на них и шапки не горят;
пускай берут за семерых,
пусть сам-десят гребут лопатой,
пусть не уступят и десятой,
да не осудим их – пусть их!
Но тот, кто тянет на горбу
свою недолю – и выносит,
кого косой неправда косит,
а он лишь закусил губу;
кто нищ, бездомен и гоним,
он, прах гребущий по дорогам,
как Иов, не оставлен Богом,
но ревностно возлюблен им.
1976
«Мы пили когда-то — теперь мы посуду сдаем…»
* * *
Мы пили когда-то – теперь мы посуду сдаем.
В застольном сидели кругу, упираясь локтями.
Теперь мы трезвее и реже сидим за столом,
где нет уже многих и мы уж не те между нами.
Хлопушка с крапивой цветут на забытых костях.
По вечным маршрутам повыбыли, по неминучим.
Как всех разметало! А мы засиделись в гостях.
Та к выйдем на воздух, морозцем подышим колючим!
У нас еще родина с нами и жгучий снежок,
которые как ни секут нас, а век не покинуть.
И есть еще этот язык, круговой посошок,
и кроме желания жить есть и жажда погибнуть.
