«Надо бы сейчас, пока Дубов виноватым себя чувствует, какую-нибудь материальную компенсацию за моральный ущерб с него стрясти», – тут же подумала она.
Практичная Анна Сергеевна Панкратьева считала, что люди обязательно должны платить за свои ошибки. Нести, так сказать, моральную, а ещё лучше материальную ответственность.
Сотрудники, не спеша, потянулись из кабинета, Панкратьева шла последней, раздумывая, как воспользоваться сложившейся ситуацией.
– Ань, постой, – жалостно позвал Дубов, – правда, прости меня. Устал я очень.
Панкратьева обрадовалась, развернулась и как бы нехотя уселась на прежнее место.
– Саша, давай с тобой договоримся, – строго и печально сказала она. – Ты никогда больше, никогда-никогда не будешь кричать на меня матом. Как думаешь, что необходимо сделать, чтобы ты это хорошо запомнил?
Внутри Панкратьевой было очень смешно от того, как она изображала оскорбленную невинность. Но Дубов же именно этого и добивался: оскорбить её, причём оскорбить жёстко и безжалостно в присутствии подчинённых. Только номер-то не вышел. Оскорбленной Панкратьева оказалась только на словах, а никак не на деле. И в словах ее не было той самой энергии обиды, которую Дубову так хотелось выбить из нее. Сейчас Панкратьева была для него как пластмассовая шоколадка. По виду не отличишь, а укусить, не укусишь. Хотя и кусать-то её скорее всего ему уже оказалось незачем. Она ж ему, вон, и без укусов клубочек этой самой энергии отправила, но только совсем не той, которую он уже привык добиваться и переваривать.
Дубов смотрел на нее удивленно, явно пытаясь понять, к чему она клонит.
Увидев в его глазах этот немой вопрос, Панкратьева смело сказала:
– Три тысячи!
– Чего три тысячи? – не понял Дубов.
– Баксов, конечно, не рублей же! Премию давай опять. Теперь за моральный ущерб. В следующий раз предлагаю увеличить еще на тысячу, и так далее, пока у фирмы денег хватит!
– Ну ты и нахалка, этак ты сможешь и вовсе на работу не ходить! – возмутился Дубов.
– Ну почему же? Я на оперативку заглядывать буду. Приду, ты поорешь на меня, и здравствуй, свобода, пока деньги не кончатся.
– Хватит с тебя и тысячи. – Дубов рассмеялся, как показалось Панкратьевой с облегчением. – Убирайся, жадина.
– Тысяча, так тысяча, – покладисто согласилась Панкратьева. – Тысяча тоже на дороге не валяется. Мне кому рассказать, что ты за прилюдное поругание тысячу баксов даешь, так к тебе сейчас же очередь у кабинета выстроится. Ты ж раньше всё забесплатно на людей орал. А за тысячу – это ж совсем другое дело! Можно и потерпеть. – Панкратьева окончательно развеселилась, и довольная отправилась в кассу получать свою тысячу.
