то, что этот субъект продолжал говорить с ней, не обращая на него никакого внимания.
— Ого, — протянул мужчина и засмеялся. — Ого! Варенька, еще раз — едете?
Трубачевский взглянул на нее. Она стояла, придерживая у подбородка боа, как будто раздумывая, и смотрела на него с любопытством.
— Нет, Дмитрий Сергеевич, я не пойду, — повторила она серьезно. — Вы напрасно беспокоитесь, со мной ничего не случится.
С пьяной иронией, но вежливо мужчина отвесил ей поклон.
— Ну, как угодно, — разводя руками, сказал он. —Застегните по меньшей мере пальто, вы простудитесь.
Вернувшись на панель, он крикнул что-то, и ему ответили из автомобиля, как в лесу:
— Ау!
Потом все стихло, и Трубачевский остался подле Вареньки, не зная, что нужно говорить в таких случаях и, главное, что делать. Она смотрела на него внимательно, серьезно и тоже молчала. Заложив руки в карманы пальто, Карташихин наблюдал за ними с таким насмешливо-равнодушным видом, как будто подобные происшествия случались с ним ежедневно.
Автомобиль обогнул сквер, и фары вдруг выхватили из темноты куски деревьев в парке, газетную будку и где-то далеко маленьких черных людей, переходивших дорогу.
Потом он завыл, уже въезжая на мост, и снова стало темно и тихо.
— Уехали.
— Уехали, — повторил Трубачевский.
— Ну и пускай. Я пешком дойду. А может быть, еще трамваи ходят?
— Скоро пойдут, — мрачно пробормотал Карташихин.
Она посмотрела на него с опаской.
— А вы меня не ограбите? Вы не бандиты?
— Я студент, — сказал Трубачевский, — а это мой товарищ Карташихин.
— Бывают и студенты бандиты.
Она засмеялась, вынула из сумочки платок и вытерла глаза. Одна слезинка еще задержалась в ямке около носа, она смахнула ее и сразу повеселела. Трубачевский смотрел на нее во все глаза — и недаром: она была такая большая и красивая, с высокой грудью, прямая, что впору было заглядеться и не только Трубачевскому в его девятнадцать лет.
На ней было коротенькое, до колен, пальто с одной большой пуговицей и смешными раструбами на рукавах и шляпа с маленькими полями, изогнутая, чтобы закрыть виски. Большой, развившийся от сырости локон из-под шляпы опускался на лоб, она держала боа за хвост и смотрела на Трубачевского, улыбаясь. Смотрела не только глазами, а всем лицом и прямо в его лицо — так смело и просто, что Трубачевскому как-то и весело, и немного страшно стало.
— Ну, пошли?
Они миновали сквер, и весь мост открылся, длинный, горбатый, с двумя рядами фонарей, стоявших по сторонам, как огромные матовые канделябры.
