Художник извинился, сказав, что это была ошибка. Он предложил добавить еще фигур. Я отказался, согласившись только на то, чтобы он добавил букву «Y». Я понятия не имел, кто такая Мисси и что она для меня значит. Все, что я знал, это то, что, когда мой взгляд нашел это имя среди других цветов, в моей груди все сжалось от чувства потери, которое я не мог полностью понять.
Не имело значения, что я не планировал набивать имя на коже. Оно было там.
Мне не нужно было видеть, чтобы знать, что на моей спине были шахматные фигуры, замаскированные большим количеством цветов.
Я не был уверен, зачем мне понадобились шахматные фигуры. Я не мог припомнить, чтобы когда-нибудь играл. В том-то и дело, что Кадер не играл.
Военные символы присутствовали, потому что мне сказали, что меня обучили, что я убийца, готовый получать команды.
Вот почему они спасли и восстановили меня.
Навыки остались, но самоотверженности не было. Она была тщательно вырезана, кусок за куском, с каждой операцией и каждым разбором. Обе процедуры были пугающими и унизительными. Я был не человеком, а машиной, обязанной своей стране жизнью.
Прошло больше времени, чем мне хотелось бы признать, и стало совершенно ясно, что никому нет дела ни до меня, ни до того, кем я был. Они сказали, что вложили в меня деньги и поэтому не позволили мне погибнуть при взрыве.
Они лгали.
Потому что мужчина, Мейсон Пирс, был мертв.
Они не только позволили, но и способствовали этому.
Мои обязательства и преданность больше не давались свободно никому, кроме меня самого.
Наклонившись вперед, я посмотрел себе в глаза.
— Какого хрена ты так одержим Лорел Карлсон?
Мое отражение не ответило, по крайней мере, словесно.
Вместо этого я осмотрел свои скулы, нос, губы и подбородок.
Натянув футболку с длинными рукавами и легкие штаны для сна, я прикрыл свои тату, спрятанные и забытые воспоминания. Лорел могла попросить показать их, но она не понимала о чем в действительности просила.
Шаг за шагом я добрался до двери спальни и включил свет. Черт, я должен вернуться. Я не должен быть здесь, не сейчас.
После того как я избавился от тела Картрайта, адреналин все еще был слишком высок.
Мои пальцы сжались в кулаки, когда я обратил внимание на нее.
Она все еще спала, свернувшись калачиком на боку.
Мои ноги не слушались мозга. Они были не единственной непокорной частью моего тела.
С каждым шагом к кровати мой член становился все тверже. Слушать ее тихое дыхание и смотреть, как на ее колышущуюся грудь, было афродизиаком для моей крови. Самоконтроль был недосягаем, кровообращение устремилось к одной цели.
