Графиня.
Удивляюсь вашему красноречию. А муж?
Дорвиль.
Граф ничего не узнает. Мужья никогда ничего не узнают. Месяца через три он приедет к нам из армии; мы примем его как ни в чём не бывало; одного боюсь: он в вас опять влюбится… и тогда…
Графиня.
Прочтите это письмо.
Дорвиль.
Ах, бог мой!
Графиня.
Нечего глаза таращить. Я пропала — вы погубили меня.
Дорвиль.
Ангел мой! я в отчаянии. Что с нами будет!
Графиня.
С нами! С вами ничего не будет, а меня граф убьёт.
Дорвиль.
Кто его звал? Какая досада.
Графиня.
Досада! Вам досадно потому, что вам некуда будет ездить на вечер, пока не заведёте себе другой любовницы (баронессы Д’Овре, например. Несносная мигушка!) (Передразнивает её.) Видите, что вы чудовище, я гибну, а вы смеётесь.
Дорвиль.
Я не допущу его до Парижа; я поеду навстречу к графу. Мы поссоримся; я вызову его на дуэль и проколю его.
Графиня.
Какой ужас! Я не позволю вам проколоть моего мужа. Он для меня был всегда так добр. Я перед ним кругом виновата, я могла забыть все свои обязанности, изменить ему… и для кого?.. для изверга, который не посовестился… Оставьте меня, говорят вам, оставьте меня!
Дорвиль.
Поезжайте в свою деревню, в Британию.
Графиня.
Это зачем? Разве граф за мною не поскачет?
Дорвиль.
Скройтесь в мой замок.
Графиня.
Вот ещё! а шум? а соблазн? но, может быть, вам того и надобно. Вы хотите, чтоб весь свет узнал о моем бесчестии: самолюбие ваше того требует.
Дорвиль.
Как вы несправедливы! Но что же нам делать?
Графиня.
Вот до чего довели вы меня! ах, Дорвиль! я говорила вам, вы не хотели мне верить; вы поставили на своём; посмотрите, что из этого вышло… Нечего ко мне ласкаться; подите прочь. Дорвиль, Дорвиль! перестаньте. Вы с ума сошли. Ах!.. Постойте; какая прекрасная мысль!
Дорвиль.
Что такое?
Графиня.
Я умру со стыда, но нет иного способа.
Дорвиль.
Что ж такое?
Графиня.
После узнаете.
‹1830‑е годы›
— От этих знатных господ покою нет и нашему брату тюремщику. Простых людей, слава богу, мы вешаем каждую пятницу, и никогда с ними никаких хлопот. Прочтут им приговор, священник причастит их на скорую руку, дадут бутылку вина, коли есть жена или ребятишки, коли отец или мать ещё живы, впустишь их на минуту, а чуть лишь слишком завоют или заболтаются, так и вон милости просим. На рассвете придёт за ними Жак, палач — и всё кончено. А вот посадили к нам графа Конрада, так я и жизни не рад.— Я у него на посылках. Принеси то-то, скажи то, кликни того-то. Начальство поминутно меня требует: всё ли у тебя исправно? да не ушёл ли он? да не зарезался бы он? да доволен ли он? Чорт побери знатных господ! А с тех пор, как судьи приговорили его к смерти — так тюрьма моя сделалась трактиром,— ей-богу, трактиром. И друзья, и родня, и знакомые — все лезут с ним прощаться — отпирай всякому, да смотри за всеми, да не смей никого обидеть — и хоть бы что-нибудь в руку перепало — да нет, всё народ благородный — свободен от всех податей. Право, ни на что не похоже! Слава богу, что утром отрубят ему голову — а уж эту ночь напляшешься…
