И Сиверов смог: научился несколько суток обходиться без пищи и не страдать при этом от голода, не думать о еде, спать и просыпаться по внутреннему приказу, перед сном программировать его глубину. Единственное, чего так и не получилось — управлять снами. Внутренний приказ уснуть без сновидений подсознание выполняло не всегда.
Глеб в чужом, незнакомом доме, но это не удивляет и не тревожит. Комнат много, даже слишком — двери, двери, двери. Все добротные, толстые, почти одинаковые, но ему нужна лишь одна. Он обязательно узнает ее, когда приоткроет и заглянет внутрь. Одну за другой он дергает похожие медные ручки, но везде заперто. От этого нарастает недовольство, а вместе с ним и тревога — сейчас отведенное кем-то время истечет, а выход или вход так и не будет найден. Но этого случиться на должно, почему-то жизненно важно отыскать эту чертову дверь и выйти через нее в новое, безопасное пространство. И вдруг на стене появляются, словно вырастают из ниоткуда, часы, огромные и необычные.
«Сейчас узнаю, сколько минут у меня в запасе», — радостно думает измученный безрезультатным поиском Сиверов, но понять, который час, невозможно — слишком много стрелок. Он пытается выбрать парные, присматривается, щурится, считает деления на циферблате. А часы стучат все громче и медленней, громче и медленней — тик-так, тик-так, тик…
Возникает уверенность, что сейчас кто-то поможет, укажет нужный выход, отломает лишние стрелки, запустит часы в верном ритме и темпе. И точно — появляется собака. Она лает, и Глебу понятно, что поиск бесполезен, лучше забыть и уйти — цель изменилась, начинается новая игра. А собака лает и улыбается — то по-собачьи, то по-человечьи, то по-собачьи, то по-человечьи. И улыбка у нее такая знакомая: кто-то недавно так улыбался, но не ему, не Глебу…
Он проснулся и, по давней привычке, сразу глянул на часы — без двух тринадцать, спал, как и планировал, четыре часа. За окном заливалась собака, а за стеной кто-то все так же мерно вышагивал из угла в угол: тик-так, тик-так.
Спустившись по узкой деревянной лесенке к рецепции, Слепой застал там утреннюю паненку. Девушка вяло улыбнулась приятному русскому постояльцу, и сразу отвернулась спиной. Это не была невежливость — она была просто заплакана. Опухшие глаза, яркие пятнышки на щеках, припухшие губы. Сиверов облокотился о стойку:
— Кто вас обидел, красавица? Не могу ли я помочь?
Вообще-то, он не рассчитывал на короткий ответ или отговорку, но и нового потока слез тоже не ожидал. Она просто захлебнулась рыданием и быстро-быстро, словно боясь, что после передумает, заговорила на смешном, пришептывающем русском.
