Кажется, им предстояло путешествие во Францию. Городишко их голландского пребывания назывался просто и со вкусом — Бест. Маленький, чопорный в центре и грязноватый в эмигрантских окраинах, он вел размеренную провинциальную жизнь. Все со всеми здоровались, передавали приветы соседям, друзьям и родственникам, искренне интересовались здоровьем. Радуясь приближающемуся празднику, большинство продавцов и барменов рядились в красные рождественские колпаки. Стены домов и прилавки тоже были украшены.
Гасан с отвращением вдыхал дым марихуаны, которую курили Захар с Ильясом. «Косячок» можно было без труда купить вечером в любой забегаловке, но местное население не увлекалось травкой. Товар держали больше для заезжих, сотнями фильтрующихся через местные эмигрантские общины.
— Не вороти нос, доктор, — сказал Ильяс громко. — Я свободный человек в свободной стране! Закон не нарушаю, жить никому не мешаю.
— Остынь, — Захар устало успокаивал подельника.
Земляки пришли в мотель, чтобы сказать, что отбытие завтра. Сначала они поедут к побережью, оттуда поплывут прямо во Францию, оставив за бортом благополучную Бельгию. Катерок частный, как маршрутное такси, перевозит желающих от причала деревушки Влиссинген к бельгийским и французским пристаням.
Стоит не дорого, по полтиннику евриков за билет в одну строну, восемьдесят — туда — обратно. Ильяс принял решение купить именно такие, в оба конца, чтобы не вызывать ненужных подозрений. Кто мог их заподозрить и в чем — товарищи умалчивали, просто намекали, что работенка всех ждет серьезная, денежная и благородная. Отправляясь убивать Белу (теперь Гасан понимал, что киллер из «Астории-один» просто немного опередил его земляков), они говорили то же самое — во имя интересов порабощенной Родины, для развития военной медицины, во имя Аллаха, мудрого и всепрощающего… То есть благородство и патриотизм, оплачиваемые деньгами и слезами одураченных или запутавшихся.
Карибская полечка становилась все агрессивней. Бармен запустил под потолком обычный, оклеенный зеркальными осколками шар. Серж громко ударял кружкой по столу, отбивая ритм. Кто-то цокал языком, другие хлопали в ладоши. Блики скользили по извивающемуся в центре зала телу.
«Идеальные условия, — профессионально оценил ситуацию Глеб. — Даже выстрела, если с глушителем, никто не услышит».
Он осмотрелся — сегодня все мирно. Никто даже не вышел в туалет — смотрят бесплатный номер художественной самодеятельности. Жаль огорчать Николь, но то, что она не профессиональная танцовщица, видно сразу. Если Ольга унаследовала от белого отца-арийца цвет кожи, то она — чисто немецкую угловатость и схематичность движений. К счастью, из ресторана уже принесли форель под винным соусом, а мелодия шагнула от доминанты к тонике и оборвалась. Его спутница приближалась к столику под вялые аплодисменты и стук пивной кружки. Вид у нее был почти победоносный. Глеб не стал аплодировать. Он даже не встал из-за столика — просто деловито указал глазами на дымящееся ароматное горячее. Николь смутилась, запуталась в рукавах рубашонки и снова застегнулась, как днем, на все пуговки. Пока она расправлялась с длинной рыбиной, Слепой курил и пил свежую порцию кофе. Он не сказал ни слова после ее призывного танцевального признания. Глеб видел, что она очень ждет похвалы или хотя бы одобрения. Такое ожидание, если дотянуть его до определенной кондиции, всегда заканчивается монологом, часто очень откровенным. Именно монолог, а не диалог ему сейчас нужен от этой местной девушки.
