Варя свернула в переулок, шлепая по мягкой дорожной пыли, пошла к Бежанке. Тут, у моста, частенько ночевали телята и незагонные коровы. «Где-нибудь здесь наша красавица, — бодрила она себя. — В кустах, где же еще!» Но сколь ни кружилась вокруг лозняков, сколь ни бегала росной травой туда-сюда — коровы нет и нет. «А, шут с тобой! — подосадовала Варя. — Не доится, придет — ладно, а не придет — холера ее дери!»
Прошла на мост, где-то на середине его остановилась, пригляделась к воде. Тихо-тихо перекатывалась вода по каменишнику. Звезд на небе не было, но невидимо струилось сверху легкое, неуловимое свечение и вот пятнало-таки черный бархат тихой вечерней воды. Тут, на мосту, слышался запах донной тины и осоки, от толстых деревянных перил отдавало дневным теплом.
«Иди-ка ты к маме родненькой!» — гнала себя домой Варя, однако задерживая шаг по деревянному настилу. Вглядывалась, вспоминала — вон она Лобная поляна у деревенского края моста. Теперь-то чаще ее телята с вечера копытят и грязнят, ночлежку свою облюбовали. А прежде, по летам, любимое тут место у девок и парней. Пожалуй, до самой страды каждый вечер веселье у речки.
В последний год до колхоза успела и она покрасоваться с Митей на этой поляне. Ах, как плясали «полечку», а после так слитно стояли они на мосту в обнимочку, как сладко мечталось здесь о том будущем, в котором они навсегда рядом…
Учились вместе, в одном колодце воду брали, подростками частенько на улице в играх встречались, а не думали не гадали, что сведет их та самая судьба, от которой, похоже, и впрямь никуда не деться.
Стали постарше — запохаживали на рождественские вечерки к Бузаихе и там-то потянуло их к друг другу. Однажды нехитрую, но шумную игру в фанты затеяли. Тот же Васенька Сандалов верховодил на кругу. Выпало, определил Васенька целоваться с Митей. Все это бывало и прежде с другими парнями, но всегда случалось как-то невинно — игра же, не боле того! А тут Митя так поцеловал, что у нее и дух захватило. Пунцово вспыхнула она и ладно, что в висячей лампе-семилинейке керосин догорал — чадила, мало давала свету. Убежала тогда Варя в куть, просила воды у Бузаихи, долго пила и все соглашалась внутренне с тем, что не из озорства целовал ее Митя, а со значением. Уже расходились с вечерки — парни подавали девкам пальто и шубейки, когда Митя коротко предложил проводить, и она, смятенная, опять залилась краской стыда, молча кивнула ему головой. Ничего такого — никакого объяснения в тот вечер не произошло. Ну проводил, ну поглядели друг на друга под звездами. Попрощался Митя и ушел — крепкий, плечистый парень: чернявое лицо, брови в сильном разбросе, тугой черный чуб из-под белой бараньей папахи.
