Никто не помнил, в первый ли раз ударила молния.
Знать, не первый — горят же Иванцевы… И потому схватил за сердца слабых той суеверной жутью чей-то плачущий, заклинающий крик:
— Илья святой знает, ково карает! Не мешай огню, не самочинничай!
— На Лешачиху кара!
— А, может, подожгли?!
— Не водится это в нашей деревне, что ты!
Перед толпой черной птицей металась Ефимья Семенова.
— За гре-ехи наказуемся!
— Хозявы, хозявы где?!
Кто-то ответил, что видели утром у дома Иванцевых запряженную лошадь и погнал ее Алешка по Колбинской дороге. На сене мать лежала, кто же окромя…
Откуда-то из темноты налетел на праздно стоящую толпу Шатров.
— Любуетесь, рты раззявили… Чево стоим, ждем чево?! Ведра, ведра давай!
Пристыженные мужики, парни и девки бросились опять в улицу, загремели там ведрами и колодезной цепью. Кто-то кинулся в Черное болото — сухо, безводно оказалось там в это жаркое лето.
Прибежали с водой посланцы, но что там ведра — огонь уже весь дом почти охватил.
…Таяли в ревущем пламени дощатые сени, огонь перекинулся на чердак, и уже между тесин старой крыши побежали красные живые ручьи…
Пожарной машины в Сосновке не было. Воду в двух ближних колодцах вычерпали скоро, и пустые ведра сиротливо валялись в стороне от толпы.
— Пустяшное дело тушить! — радостно кричала Ефимья, потрясая кулаками.
Старики и бабы возле нее подхватили:
— Чево тутотка голоруком сделашь!
— А, пущай! Да-авно огонь-батюшка у нас не гостил…
— Прочь, воронье! — взвился возле старух озлобленный Шатров. Он никак не мог понять — где же Иванцева? Алешка, Анна — эти в Колбине, а Федосья, Федосья где?! Ужели с молодыми уехала…
У толпы с хмельной жалостью кричала Агашка:
— Обрадовались кулугуры… Забыли, как по нужде-то бегали. А кому, кому хоть раз отказала Федосья? Всех она пользовала, всех!
И снова, пристыженные, смолкли сосновцы. И, наверное, каждый в себе пожалел Федосью.
Легкие языки пламени перекинулись на лицевую сторону дома, теперь задымилось и засверкало в глубоких пазах у наличников окон.
Вроде рано было еще лопаться стеклам, а брызнуло голубым правое стекло.
Толпа испуганно ахнула, не давая себе отчета, двинулась на приступ дома — там, в окне, сквозь клубы красноватого дыма отчетливо проступило что-то большое, белое.
Поняли, догадались — в доме Лешачиха!
Шатров первым в себя пришел. Одним прыжком перемахнул через низкий прутяной плетешек палисадника и, пригнувшись, ринулся к окну.
А нет, не суждено было отличиться председателю артели. Сверху, едва ли не на плечи Силаныча, упала карнизная тесина и, хваченный огнем, Шатров отшатнулся, ломая плетень, отпрянул назад.
