Тепло, радостно вздохнул очутившийся на свободе огонь и робкий еще, то приседая, то вскакивая, торопко побежал от пакли в поленницу дров, что горбилась у дощатых сеней.
Еще можно было остановить этот начальный бег огня, но не остановил его Секачев. Никогда насильственно не тушил он своих костров, они догорали сами… Швырнул в оконце сеней горящую паклю, поплескал туда и сюда керосином, снова зачиркал спичками…
И опять теперь с диким смешком бежал старик тальниками у Черного болота, а потом пустился неровной кромкой шумящего бора.
Ветер рвал темноту о сучья сосняка, швырял в лицо сухие колючие иглы. Кузьма Андреевич ободрал где-то щеку, почти ничего не видя, дважды падал в какие-то захламленные ямы, но эти его падения и ушибы только подгоняли его в быстром запальном беге.
Ударила молния, высветила согнутую ветром березку, сквозь зеленую зыбь листвы увидел старик крышу своего дома и, наконец, стал приходить в себя.
Он медленно, опустив голову, поднялся на крыльцо.
В темноте над Черным болотом красный петух легко расправлял свои легкие огненные крылья.
3.
Пожилые уже по дворам разошлись, а молодежь-то еще гуляла у Чулыма.
Тут, под старыми ветлами, и надрывалась в руках Володьки Шумилова его голосистая гармошка.
Потная, душная теснота в толчее парней и девок.
На кругу, еще днем отбившись от бабки, топтался низенький растрепанный старик. Славно, с ухарским посвистом выкаблучивал старый. Наскакивал, бодал плотное кольцо молодых своей рыжей бородой, дико махался длинными руками и блажно орал:
Эх, каку, каку, каку,
Хоть бы малиньку каку!
А мне при старости такой
Уж не надо никакой!
— Не пужай, не пужай ты меня! — с деланным испугом в лице кричала пьяненькая Агашка Полозова и отчаянно трясла своей высокой грудью перед красным лицом старика.
— Гори-им!
Задергались из стороны в сторону растрепанные чубы, заломленные фуражки, сбившиеся платки. Тревожные крики смяли визгливый голос гармошки.
Вскинули, вытянули головы — верно, в темных копнах ветельной листвы метались частые ярко-желтые прострелы.
— Ро-обя, мужики-и…
Раскачался плясовой круг, растянулся живыми клубками, а потом один хрипящий людской косяк под всполошный собачий брех нацеленно рванулся на другой конец деревни. Там, в самом конце ее, у дороги на Колбино подсвечивало низкие связи туч светлое огневое зарево…
Слепо, с разбега толкнула обрастающая толпа край нажимистого света и тотчас отшатнулась от его густой теплой мякоти.
Но не столько жаровая волна осадила сосновцев, как страшный раскат грома. И тут же полыхнула над головами слепящая синь молнии.
