Секачев не сразу, но опомнился — слишком уж страшен был этот густой рев коровы. Он швырнул дочь на скользкий пол, шагнул к корове, поглаживая, успокоил ее, потом взял фонарь и медленно вышел из стайки, старательно прикрыв за собой широкую дверь.
…Очнувшись, Аннушка долго не открывала глаз. Какое-то время она не понимала, где находится и что с ней, пока не услышала глубокий утробный вздох. Его нельзя было не узнать — так тяжело вздыхать могла только корова. И тотчас все вспомнила Аннушка. И разом в ней закричали все раздиравшие ее тело боли, все накопленные обиды.
Что у нее с головой? Звон и жгет ее, как огнем…
Она лежала неловко, на боку. Собранной волей подтянула правую, будто перебитую руку и тут же нащупала возле лица какой-то холодный и шершавый выступ. Вон оно что… О коровий лизунец она головой ударилась… Пальцы двигались дальше, ощупали горячее затекшее веко глаза и замерли возле виска в липкой, еще сочащейся крови.
Рана у нее там, пролом, может… Подавляя боль и слабость — недаром же она была дочерью своего упрямого отца, девушка встала. Ей надо что-то делать. Скорее всего добраться до постели.
В ограде под низкими звездами Аннушка опустилась на сырое от росы крыльцо и опять, как вчера, как все эти дни попыталась понять свою прошлую жизнь и это страшное, что произошло сегодня.
Путались, мешались тяжелые мысли и возвращали к боли. И одно только девушка поняла и утвердила в себе: кончилось для нее прежнее, отныне оно всегда будет этой незаслуженной болью.
Внезапно Аннушке пришло в голову, девушка решила, что она не пойдет в дом отца. А куда она пойдет? К своим, староверам? Примут, да от них-то дорога опять же к отцу, к прежнему.
Где-то в соседях, робко, словно пробуя со сна голос, хриповато прокричал первую побудку петух. И тотчас отозвались ему другие деревенские стражи скоротечного времени — возвестили об исходе короткой августовской ночи.
Она шла к Агашке Полозовой.
Баба в дому одна, глазеть больше некому. Работают вместе и, хотя годами сильно разнятся, а во многом сердца открыли друг другу. Агашка сиротой выросла, после и мужа лишилась — понимает она чужое горе.
Спала еще Сосновка, и то успокаивало, что никто не встретился на улице, а уж сильно посветлело, уже проступила над тайгой чистая утренняя заря.
Аннушка едва не падала, когда постучала в низкое окно. С легким звоном стекла откинулась створка, заспанное лицо Агашки дернулось в испуге.
— Мама ро-одная… Ты ли это, девка?!
