— А теперь скорей домой!
— Пить хочу.
— Знаю, Алеша! Тебе сейчас пить и пить надо, жар унимать.
Они шли лугом так быстро, как только могли. Алексей крепился, ему было стыдно за эту неожиданную свою слабость перед Аннушкой, той Аннушкой, которая теперь так много для него значила.
— Веслаки где?! — зашумел на Алексея вынырнувший из-за стога Шатров. — Бесстыдники! На глазах у всех в обнимку ходят…
— Змея его укусила… — тихо сказала Аннушка, поддерживая Алексея.
— Как так…
— Типнула и — все!
Сбежались женщины, заохали, замахали руками.
Между тем Егорша Черемшин запряг лошадь.
— Бабы, кидай сено! — торопил Шатров. — Аненка, бери вожжи, чево стоишь!
Егорша уже подсадил дружка на телегу. Алексей прилег, поднял голову, в мутнеющих глазах его мелькнула слабая улыбка.
— Ничево, не впервой, мать сладит. Пить еще дайте.
— Трогай, трогай! — торопил председатель.
Аннушка вскочила в передок телеги, хлестнула вожжами по потному крупу лошади.
— Н-но!
Бабы тревожно галдели… А Шатров стоял в сторонке и улыбался своими светлыми глазами. Это он с умыслом послал Анну за веслаками, а теперь с тем же умыслом и на телегу посадил. Когда рядком, так и поговорят ладком…
Телега отъезжала все дальше. Видно было, как Секачева через плечо что-то говорила Иванцеву.
Шатров по-прежнему улыбался.
Нашла птичка свою ветку…
Никогда, никогда не было у Аннушки столь счастливого дня!
Ну, Алешино… Да это дело двух-трех дней. Деревенские, с кем такая-то вот расплошность случится, всегда Федосью зовут, и всех она поднимает заговором и каким-то отваром.
А на своем дворе столько ласковых слов наговорила тетка Федосья. Доченькой назвала. И Алеша очень уж признательно смотрел…
Едва Аннушка за калитку — Федосья приступила к сыну.
— Пока то да се… Не вот сразу травы разберу, пока-то настав напарится… Прими защитное слово.
Федосья уложила сына на кровать, присела рядом, воззрилась на какую-то мертвенную припухлость ноги. Алексей, было, поморщился, руку в отмашке поднял, но укротила его мать. С таким нездешним лицом над ним поднялась, что сын покорно сник.
Шептала мать-заботница:
«На море, на окияне, на камне сидит кущ-зелья, на том куще-зелье сидит гадюка шкорупела, а ты Ева, гадюка, шкорупела не распускай своего войска, ибо пойду до Бога, возьму ключи, замкну щеки твои и войско твое. От всякой желтой кости, от красной крови, от бела тела Алексея подговариваю и укрощаю гадюку».
…Вечером, после долгого неторопливого ужина Секачев выговаривал дочери. Ходил по дому легкий, разом вздернутый злом.
