…После молитвы за ранним завтраком Кузьма Андреевич опять надсадно бухал в хлебово кашлем, оминал костистыми пальцами худую шею — привязчивая простуда мучила уже третий день.
Аннушка жалела отца. Уманил ее на Карасное озеро, а на Карасном — известно, вода всегда холодная. Остерегала, так нет — айда и айда. Вот и заложило грудь, и дерет горло нехороший кашель.
Ели молча. Не терпел Кузьма Андреевич праздных разговоров за столом, не оскорблял пустословием преломленного хлеба.
Хотя и не хотелось нарушать установленный порядок сторонним разговором, Аннушка таки насмелилась.
— Я, тятенька, баню нынче налажу, не то — неровен час, расхвораетесь совсем.
Кузьма Андреевич открыл под усами быструю улыбку.
— Баско! А я как раз дров сухоньких на истопле наколол. Ага, сам хотел тебя надоумить на баню. Ишь грудь как харчит. Да, дочка… баня — лечит, баня — правит, баня все поправит. Топи, жварь каменку!
Лето стояло жаркое, сосны отдавали живицы много, и беготни хватало Аннушке на участке. Постаралась сегодня, кончила пораньше и в лавку успела.
Увидев на столе покупные пряники — гляди, откуда их привезли! Отец отложил сапог, на который латку ставил и мягко попенял:
— Ты, Анна, помене бы на казенные романеи тратилась. С них сыт не будешь, баловство одно. А что еще в лавку привезли?
Аннушка опустила глаза, засовестилась.
— Да в кои веки… Не удержалась.
— Ладно, ладно… — Кузьма Андреевич обмяк сердцем. И то: пусть редким побалуется дочь. По лесу каждый день до устали носится — добытчица для дома! У самого-то силов на большую работу уж нет… — Ты редьку к ужину не забудь. Слышь, Анна. Со сметаной спроворь.
Аннушка суетилась у стола.
— Натру, тятенька, редьки. А к чаю варенья малинового выставлю. Пропотеть вам надо.
Кузьма Андреевич ходил в баню всегда первым.
Вернулся, сбросил шубенку, остался в одной нательной рубахе из холста. Волосы, спутанные концы окладистой бороды, румяные после пара щеки — все сияло довольством, а зеленые глаза с ласковым подсветом. Прибавил в лампе огня и благодушествовал на лавке.
— Ну, мила дочь, ублажила ты меня. Славно я веничком помахал, полный вышел прогрев! Я тут охолону, а ты ступай да не мешкай — чайничать жду. Ох, хорошо сердечушко чаем окатить. Само разлюбезное дело!
Банька у Секачевых стоит в дальнем углу большого огорода, поближе к воде, к Чулыму.
В плотной знойной жаре крепкий березовый дух мешался с горячительным чадом лесных трав, которые подбрасывал отец на каленую каменку. Остро пахло сырым деревом новая шайка. Первым делом Аннушка заткнула снятой кофтой малюсенькое оконце, лампешку переставила пониже, на лавку. Пар не оседал на нее и красный язычок пламени горел ровно, не колеблясь.
