День слабел солнцем, жара заметно спадала, потянулась в бор. Темнело, синью подергивалось небо, тяжелела, выравнивалась в красках тайга. Вода в реке тихая, и все в нее смотрится: и небо с легкой дыминкой, и теплое пушистое облако, и другой, луговой берег, его старые лохматые ветлы.
Любила Чулым Аннушка. Река всю тайгу желанно веселит. Загляделась сейчас на светлую чистовину воды и про белье забыла.
Очень молодеет и куролесит по весне Чулым. Ширится, разбегается по низинным лугам, рушит своей буйной силой глинистые берега, легким перышком несет вниз на сплавные рейды длинные маты строевого леса. В начале мая выбегает на большую воду маленький пароходик «Тоболяк» — пристает к берегу за дровами и разным грузом. Все на пароходике в диковинку. Начищенная медь сигнального колокола, белизна крашеных кают, матросы в грубых широченных штанах и полосатых рубахах в обтяжку. Работают они весело, споро, дочерна загорелые, скалят белые зубы — девок приглядывают, а здоровый капитан в черном дымит большой трубкой с накладным серебром на своем мостике и строго покрикивает в рупор.
Вся деревня сходится на берег, когда причалит старенький — купеческий прежде, «Тоболяк». И встретит, и проводит восторженно редкого гостя. Только Аннушке бывает невесело. Ловит себя на том, что хочется ей уплыть куда-то, а куда она и сама не знает. Наверное, в город. Говорят, там дома каменные, магазины с громадными стеклами, машины разные, народу неоглядно, а девчонки ходят в красных косынках и называют себя комсомол…
Вся жизнь от малых лет живой плотью реки перевита. Рыбалка с отцом — на Чулыме, сено косить — по Чулыму, за смородиной время пришло — за Чулым плыви. Заметила Аннушка, что добреют на воде люди. Поплывут, бывало, на лодке, и лица родителей светлы, и разговоры их самые душевные. Такое, порой, заведут, о чем в дому никогда не услышишь.
Наконец, сошла Аннушка под яр, на подмости. Выложила белье на чистые плашки, а не полоскается, нет. Опять думается о своем наболевшем, что занозой в девичьем сердце.
Вчера греховное пришло на ум: раз уж Любашка пустила намолвку на свою дурную голову, раз уж не припал к ней Алеша — откроется парню Аннушка. Очень это просто в лесу, только захотеть.
Нет и нет. Не положено это девке, как можно в такое унижение… А вдруг посмеется — на всю жизнь покор!
Ну, положим, все по ее мысли, по желанию пойдет, и приклонится парень. Значит, замуж… Выходит, отцу заранее признаться. Сказать-то скажет, да тятенька на дыбы встанет. Не захочет он родниться с трехперстниками, был как-то об этом сторонний, правда, разговор. Да… И так нехорошо, и так неладно. Кабы матушка жива была, она пособила бы, посоветовала дельное. Что это… Весь день покойная родительница в памяти. А зачем забытое вспоминается?
