«По-моему ты его вовсе не коверкаешь…»
Гилберту понравилось, как она сократила его имя. «Гил» — звонко, хлестко, словно резкий крик птицы или даже боевой клич. И то, как она его произносила… Это было так приятно. Но, конечно же, признаваться в этом вслух Гилберт не собирался.
— Ладно, так уж и быть, можешь называть меня так, — великодушно разрешил он, старательно принимая высокомерный вид.
Эржебет смерила его насмешливым взглядом.
— Пожалуй, лучше мне стоит продолжать звать тебя напыщенным индюком, это имя тебе больше подходит…
За разговорами с ней дорога до Бурценланда прошла незаметно. Новые владения произвели на Гилберта тяжкое впечатление: дикие, почти не обжитые, крепостей мало и те в плачевном состоянии.
«Да тут работы непочатый край», — мысленно ворчал он.
Но с другой стороны в этом был вызов: а сможет ли он защитить эту землю, наладить здесь нормальную жизнь для немецких поселенцев, которые прибыли вместе с рыцарями. И Гилберт собирался достойно ответить на него. Он не привык пасовать перед трудностями. А еще в тайне ему очень хотелось поразить Эржебет, показать свои способности во всей красе.
Как только Эржебет убедилась, что он и его братья более-менее устроились, она уехала обратно в Эстергом. Гилберт же бросил всю свою неукротимую энергию на освоение новых земель. Его Великий Магистр и венгерский король отправились в новый Крестовый поход, но Гилберт предпочел остаться в Бурценланде. Впервые его не тянуло в Святую Землю: казалось, то, что он делает тут, гораздо важнее. В конце концов, одно дело далекие сарацины, а совсем другое — язычники здесь, под боком, угрожающие христианской Европе. И Гилберт без устали трудился, укреплял оборону своих земель, построил временные деревянные крепости и заложил будущие замки. В первый же год ему пришлось отражать набег половцев, тевтонские рыцари наголову разгромили кочевников и с позором прогнали назад в степи. Но Гилберт не собирался останавливаться на этом, просто окопаться на границе и защищаться — это было ему не по нраву. Он вел наступление на язычников, захватывал их земли, а они отступали все дальше и дальше в степь.
Жившие под защитой рыцарей в мире и покое крестьяне собирали обильные урожаи, в Бурценланд прибывали все новые поселенцы из Священной Римской Империи. Могучие замки тянули к небу величественные башни, неприступными твердынями оберегая покой этой земли.
Гилберт гордился своими достижениями, и Эржебет тоже искренне радовалась его успехам. Раз в год в сопровождении вельмож она наносила ему официальный визит, чтобы проверить, как идут дела. Но, когда Гилберт не был в очередном походе, а у Эржебет появлялось свободное время, она навещала его уже одна, без пышного эскорта. И они вместе скакали среди густых лесов Бурценланда, охотились, устраивали полушутливые поединки, соревновались в стрельбе из лука, в умении обращаться с мечом. В их отношениях все время чувствовался аромат соперничества, пряная нотка борьбы. И Гилберту это нравилось. Но в то же время он мог с полной уверенностью назвать Эржебет своим лучшим другом и никогда не ожидать от нее удара в спину. Для него это было особенно важно. Он мог стать душой компании, мог легко сходиться с людьми, но на деле не подпускал никого слишком близко. Да и мало кто мог вынести его далеко не ангельский характер и в итоге все, кто окружал его, оставались лишь приятелями. Даже братья-рыцари относились к нему с некоторой опаской, он знал, что за глаза они величают его бешеным дьяволом. А вот с Эржебет все как-то само собой сложилось. Они сблизились поразительно легко и вскоре общались уже так, будто знали друг друга целую вечность. Она парировала его едкие шуточки, иногда могла разозлиться и как следует приложить своим не по-женски тяжелым кулаком, но быстро отходила. Они оба были словно два языка пламени, от встречи вспыхивавшие еще ярче…
