все это тоже имело слабое отношение, гораздо больше здесь было от Магритта, который просто ради прикола дает картинам все эти загадочные названия; во мне тоже это есть, я не могу не играть в сюрреалистские игры, когда берется слово и берется вещь и в голове должна возникнуть ассоциация, устанавливающая между ними какую-то связь
[155]. Но, видимо, моя проблема состоит в том, что я использую вещи, уже и так перегруженные ассоциациями. Например, когда мы заявили, что «Двенадцать обезьян» появились под влиянием «Взлетной полосы», все рецензенты подробно рассказали о существующих между этими фильмами связях, притом что я сам еще не видел «Взлетной полосы», когда снимал этот фильм
[156].
Мы честно объявили, откуда возникла сценарная идея, точно так же как «Бармаглот» — честное признание о том, откуда началось кино, пока не превратилось в нечто совершенно другое. «Бармаглот» дал необходимый заряд вдохновения. Моя жена Мэгги говорит, что я все время снимаю один и тот же фильм, меняются только костюмы, — сейчас я и сам склонен думать, что все мои картины действительно об одном. Даже с последними фильмами, снятыми по чужим сценариям, дело обстоит так же: я возвращаюсь к одному и тому же, снимаю тот же самый фильм: вот есть общество и есть человек в этом обществе; вот человек, у которого есть какая-то мечта; вот маленький человек, который чего-то достигает, так толком и не разобравшись, чего он хотел: ему достается лучшая доля или худшая доля, но редко когда оказываются реализованными его собственные желания; всегда присутствуют поиски; всегда есть ощущение паранойи, как в «Бразилии»; всегда присутствует жадность, как у купцов в «Бармаглоте»; всегда есть тема ремесленничества и всегда есть любовь — хотя чаще всего она направлена совершенно не туда или заранее обречена.
Мне очень нравится принцесса, которая сидит в башне, — оболваненная, как шляпник, живущая в мире романтических мечтаний; и тут появляется парень, который полностью ее мечтаниям соответствует, и он оказывается жертвой этих мечтаний — «мой герой», — но сама-то она абсолютно ненормальная. Я обожаю ситуации, в которых людям приходится совершать героические поступки, даже если в обычной жизни они никаких признаков героизма не проявляют. Некая часть меня, как мне кажется, все время пытается соревноваться с Лукасом и Спилбергом — обычно я не говорю этого на публике, — поскольку я склонен думать, что они не идут до конца, что представления о мире у них излишне упрощенные. Мне интересно другое: я беру тот тип кинематографа, который считается нормальным и успешным в данное конкретное время, и пытаюсь с ним поиграть, используя его как приманку для зрителя.
