Через несколько минут Буковски, в рубашке с расстегнутым воротом, обтрепанном темно-сером спортивном пиджаке эпохи «Американских граффити»[106] и мешковатых серых штанах, появляется за кулисами, завершив разминку на автостоянке. Бледный и нервный, он говорит Мейлмену:
— Ладно, давайте заканчивать с этим балаганом, чтоб я забрал чек и пошел отсюда к черту.
После чего без объявления выбредает на сцену. Мейлмен поворачивается к спутнице Буковски Линде Кинг — фигуристой тридцатичетырехлетней поэтессе и скульпторше, выжившей в бурных пятилетних отношениях с поэтом.
— Он в норме? — спрашивает Мейлмен.
— Конечно, — отвечает та. — Только пива выпил и чувствует себя вполне. Он хочет, чтобы сегодня все удалось.
Публика начинает хлопать, Буковски садится за столик на сцене. Сгорбившись перед микрофоном, объявляет:
— Я Чарльз Буковски, — после чего делает долгий глоток из термоса с водкой и апельсиновым соком. Кое-кто улюлюкает. Буковски ухмыляется криво и робко. — Я тут с собой витамина C прихватил для поправки здоровья... Ну вот, мы снова на поэтическом торжище. Слушайте, я решил сначала почитать серьезных стихов, чтоб не путались под ногами, а потом мы повеселимся, ладно?
Он начинает читать, и студентка в третьем ряду, которая видит поэта впервые, поворачивается к подруге и спрашивает:
— Ты тоже считаешь его уродом?
Та созерцательно подносит палец к губам и мерит поэта взглядом.
— Да, но выглядит как-то внушительно. Это лицо... он будто сто лет прожил. Трагичное и достойное разом.
Это лицо. По обычным меркам оно и впрямь некрасиво, и почти все пятьдесят пять лет жизни Буковски звали уродом. Когда он вкалывал на отупляющих работах, на скотобойнях и фабриках, жил на изнанке Американской Мечты. Но все изменилось. Некогда грубый и пьяный социопат теперь зарабатывает на жизнь пишущей машинкой, приколачивает слова к бумаге интенсивно личными, неотполированно пронзительными стихами и дикими, скабрезными, анекдотическими рассказами, которые благодаря переводам на другие языки завоевали ему международную славу. Он пишет о том, что пережил сам: бедность, низкооплачиваемый труд, хронические похмелья, трудные женщины, тюрьмы, борьба с системой, неудачи, осадок на душе. Впечатление создается такое, будто у человека нога попала в капкан и он пытается перегрызть лодыжку, чтобы освободиться. Читать было бы довольно тускло, если б не сардонический юмор, от которого складывается ощущение, будто в писателя переродился У. К. Филдз.
