Перед тем как ступить на тропу пьянства, он написал несколько стихотворений и один рассказ. Рассказ выиграл премию престижного журнала «Стори» в 1944 году, когда Буковски было двадцать четыре. Будущее выглядело радужно. Нью-йоркский агент попросил Буковски о встрече, чтобы поговорить о его писательском будущем, угостил выпивкой, ужином.
Буковски вспоминает:
— Я ему сказал, что пока не готов. И тут же намылился на дно жизни. Бары стали единственным смыслом моего существования. В том, пятилетнем, бывало даже так: если бар набивался, бармен — здоровенный бычара с садистской жилкой — вызывал меня на «боксерский» матч. Трюк, разумеется, был в том, что я позволял ему себя избить для увеселения посетителей. Но однажды я устал от игры и завалил эту сволочь — меня тут же вышвырнули. И я остался на улице и без работы, вот так вот.
Вскоре Буковски нашел себе еще одну такую должность — там он продолжал паясничать и выполнял мелкие поручения, бегал за сэндвичами и выпивкой. С 1945-го по 1955-й в графе «профессия» он писал «пьяница».
Ему как-то удалось выйти из этой хмари, и к 1956 году он уже писал. По-прежнему пил, но писал.
— Может, в промежутке я и написал что-то, — говорит он, — но не уверен.
Кое-что из «возможно написанного в промежутке» привлекло маловероятную поклонницу — юную, богатую техасскую красавицу лет двадцати.
— Когда она впервые мне написала, я думал, это розыгрыш, — ворчит Буковски, отхлебывая эль. — Но она твердила, что любит мои стихи, а через них и меня, и можно ли ей, пожалуйста, приехать и со мной познакомиться. Наверное, я ответил «да» в пьяный миг, потому что и опомниться не успел, как она уже была тут.
На миг он мрачнеет, его длинное изъязвленное лицо с седеющим нимбом волос становится задумчивым.
— Она была прекрасна, — бормочет он. — Только это я и помню. Некоторое время увивалась вокруг, но так ничего у нас и не получилось. Она не могла напиться, а я не мог протрезветь, «и вместе им не сойтись»[76]. Наконец она вернулась в свой Техас, и больше я ее не видел и не слышал о ней.
Первую серьезную литературную работу Буковски написал в двадцать два, за пару лет до большого запоя. И припоминает, что где-то по дороге записался в класс творческого письма лос-анджелесского городского колледжа.
— От препода во мне все сразу опустилось, — говорит он. — Парень был полное мудло. Чай с печенюшками и студенты у ног на мягком коврике. Если это поэзия, то я бабуин с полосатой жопой!
