БАЙОН: Пока его не рассмотришь, полное ощущение, что это фотомонтаж с твоим телом...
С. ГЕНЗБУР: У меня не такой большой член. И я не такой крепыш. И руки у меня красивее. И нос совершенно другой.
БАЙОН: А если говорить о видении вообще, теперь ты видишь все по-другому?
С. ГЕНЗБУР: Нет. Как и при жизни, я вижу, что все — полная фигня. Все — фигня. То, что над нами летает, — куда делись райские птицы? — это просто навозные мухи. Вместо райских птиц... Райская птица — это колибри. Я видел ее один раз. Вместе с Джин Сиберг[74] в джунглях Колумбии. Она движется как вертолет. Она зеленого электрического цвета, длиной в сорок пять сантиметров[75]: это самый прекрасный электронный аппарат, который создали боги. Я всегда говорю «боги» во множественном числе, на тот случай, если из всей оравы один действительно окажется настоящим. Боги. «Создал человек богов. — Разве не наоборот? — Ну ты, парень, прикололся!»
БАЙОН: Эта песня — последний кукиш в сторону рэггей? Не была ли строчка «Пыхай, жалкий растаман, и вдыхай побольше притчей» несколько... дерзкой?
С. ГЕНЗБУР: Самой возмутительной строчкой была другая: «В Эфиопии есть мрачный идиот». На самом деле я написал «сумрачный идол», но прозвучало как «мрачный идиот»[76].
БАЙОН: Если бы у тебя была возможность начать все сначала, ты бы вел себя по-другому?
С. ГЕНЗБУР: Возможно, я был бы смелее. Возможно, я носил бы искусственный нос. Искусственный член — это все-таки довольно утомительно. У меня ими были набиты целые чемоданы.
БАЙОН: Искусственными членами или искусственными носами?
С. ГЕНЗБУР: Это абсолютно одно и то же. Ведь говорят «Не суйте нос в мои дела». На самом деле это означает: «Даже не пытайтесь меня наебать».
БАЙОН: Тебя послушаешь — и вспомнишь про хвастуна Пиноккио. Собака у тебя чуть ли не кит, а ты внутри нее — вылитый Иона[77]. А кто же тогда Геппетто[78]?
С. ГЕНЗБУР: Старый господин? Геппет? (Смех.) Это бог! Им мог бы быть как раз один из богов: Гепед или Геперд. Поклоняться Геперду ходили бы не в церкви, а в клозеты. Впрочем, общественные туалеты так похожи на исповедальни.
БАЙОН: Поскольку все равно ничего не чувствуешь, то можно вынести и запах аммиака...
С. ГЕНЗБУР: Зато там такие аппетитные «пончики»...
БАЙОН: Со «сливками»...
С. ГЕНЗБУР: «Сливочками». Нет больше ни богатых, ни бедных; немножко измученной плоти, немножко вымоченной тюри, и хватит[79].
БАЙОН: Ты бы хотел что-нибудь сообщить кому-нибудь из живых?
С. ГЕНЗБУР: Я не открою ни его имя, ни его фамилию, а только скажу: «Иди-ка ты в жопу!»
