Это была все та же комната – грязная, заставленная ненужными вещами, – но стена, перед которой навытяжку стояла Дана, внезапно завибрировала, загудела, словно была под электрическим напряжением. В следующее мгновение из глубины ее заструилось призрачно-голубое сияние, туманным облаком окутавшее изображение Валахова.
Дане показалось, будто фигура художника ожила, задвигалась. Происходящее было настолько прекрасно и вместе с тем жутко, что у Даны перехватило дыхание.
– У меня получилось! Я вернула тебя! Воскресила! – хотела сказать она, но не сумела вымолвить ни слова.
Так и стояла с поднятыми руками, крепко сжимая зеркало. Завороженная, безмолвная, парализованная увиденным. Испуганная, ожидающая того, что должно произойти.
Воздух, наэлектризованный, как перед грозой, готов был заискриться. В комнате становилось все холоднее, пока Дане не начало казаться, будто температура упала до минусовой отметки. Конечно, теплой летней ночью такого быть не могло, но при дыхании изо рта вырывался пар. А когда Дана делала вдох, в легкие проникал стылый, промозглый воздух, вымораживающий нутро.
Дышать стало больно, словно горло раздирали острыми крючьями. Руки и ноги ныли, и само биение сердца причиняло физические страдания. Тело словно не принадлежало ей, кожа горела ледяным огнем.
«Я умираю! Не могу пошевелиться!»
Восторг и предвкушение растворились, пропали. Остались лишь нестерпимая, жгучая боль в каждой клеточке и страх – такой огромный и всеобъемлющий, какого она прежде не знала. Ей хотелось отбросить зеркало, расколоть на тысячи осколков, убежать отсюда, чтобы никогда не возвращаться.
В эти мгновения, которым суждено было стать последними в ее короткой земной жизни, Дана думала только о том, какую ошибку совершила, и понимала, что ошибка – непоправима.
В угасающее сознание ворвались чьи-то голоса, крики. Она была уже не одна: Артем, старуха, ребята-подростки здесь, с ней! Дана хотела обернуться, позвать на помощь, объяснить, что не подозревала, чем все закончится.
Но у нее ничего не вышло.
Чьи-то безжалостные железные пальцы стиснули ее изнутри, и Дана в последний раз попыталась закричать, выпустить из себя боль и ужас. Крик так и не вырвался из сжатого предсмертной судорогой горла – он взорвался вспышкой бледного голубого огня, который растворил Дану в себе, как серная кислота.
Она еще успела услышать звон зеркала, которое выпало из ее рук и разлетелось на сотню осколков, а после провалилась в гулкую черноту коридора, оказавшегося на месте проклятого портрета; полетела в бездонную дыру, что разверзлась перед ней, и все, чем прежде была наполнена жизнь, навсегда перестало иметь значение.
