Я позавидовала им. Мне тоже хотелось бы пошептаться кое с кем вот с такой же нежностью.
Шорох в кустах заставил меня отвлечься от прекрасных птиц. Я посмотрела в сторону и увидела черного лебедя – он высунул из зарослей ивы голову с раскрытым клювом и будто беззвучно смеялся надо мной.
Пока я думала – не швырнуть ли камнем в черную птицу, видение озера и яблоневого сада поблекло, качнулось и исчезло. Я сидела в кресле, в кабинете Ягушевской, а надо мной склонился Кош Невмертич.
– …усыпила её, – услышала я тихий голос Ягушевской. – Она была очень взволнована, я бы посоветовала…
– Она проснулась, – сказал ректор громко, и Ягушевская сразу замолчала. – Итак, вы открыли глазки, пташка. Как себя чувствуете?
– Неплохо, – я села, приглаживая волосы, а Кош Невмертич отошел к стене, разглядывая осколки бывшей вазочки.
Он взмахнул рукой, и осколки сами собой смелись в угол кабинета сверкающим облачком.
– Это она сделала? – спросил ректор у Ягушевской.
– Нечаянно! – тут же полезла я оправдываться.
Барбара Збыславовна только пожала плечами, а ректор хмыкнул.
– Вы проверили Вольпину? – я встала, разминая затекшую шею. Мышцы онемели, словно я проспала несколько часов.
– Проверил, – ответил Кош Невмерич. Он поднял с пола незамеченную Ягушевской конфету, снял блестящий фантик и отправил конфету в рот. – На ней всё чисто. Если это не вы, Краснова, навели порчу на Колокольчикову, то точно и не Вольпина.
– Не может быть! – я забыла про шею. – Больше к нам с Машкой никто не подходил! И она меня по плечу похлопала. Точно так же, как Царёв в прошлом году, когда хотел на меня муравьев наслать, а получилось…
– Я помню, – прервал меня ректор. – Вы не доверяете моему профессионализму? Так мы были с Быковым, Иваном Родионовичем. Ему доверяете?
Было что-то особое в его голосе. И во взгляде. Я мгновенно насторожилась: а Быков-то тут при чем?
– Кош Невмертич ещё ни разу не ошибался, Василиса, – сказала Ягушевская тоном бывалой училки. – Если он говорит, что Карина не применяла колдовских заклинаний, так и есть.
– Значит, не Вольпина? – спросила я с таким разочарованием, что Ягушевская не сдержала улыбки.
– По-моему, вам надо успокоиться и сосредоточиться на учёбе, – она забрала у ректора фантик и бросила его в мусорную корзину, и меня почему-то очень обидел этот жест – привычный, интимный, выдававший заботу, которая гораздо больше, чем просто вежливость подчиненной к начальнику.
И в театр они ходили вместе… Ягушевская была в таком красивом синем платье…
