Знаю, потому что лично стала свидетелем одной такой увеселительной забавы. Потому что однажды тоже оказалась не в том месте и не в то время. После этого, собственно, поползновения начались и в мою сторону.
Видимо, Альберт логично предположил, что я тоже поддамся на его, чтоб тебя, врожденные чары обольстителя. А, может, хотел таким образом просто закрыть мне рот, боясь, что я его сдам. Не знаю. Знаю, что после это уже переросло в дело принципа. Мол, как так-то? Мне и не дала? Не понял. Я же обаяшка. Молодой, красивый, богатый. Тьфу.
Не знаю, как его похождения до сих пор не вскрылись. Слухи-то ходят. В нашей песочнице они сродни воздуху: витают везде, всегда и всюду. Однако за отсутствием прямым доказательств ничего не стоят. Так устроена политика элиты. Пока выгодно закрывать на проблему глаза — они будут закрываться.
Все и закрывают. В этом мире каждый сам по себе и преследует личные мотивы. Я же вон тоже молчу, не желая растоптать имя матери. Пока молчу. Но рано или поздно пределы могут и рухнуть.
— Проваливай, пока тебя не хватились, — брезгливо отстраняюсь, но вкрадчивыми едва заметными шажками Альберт все напирает и напирает.
— Беспокоишься за меня?
— Хочу как можно скорее избавиться от твоего общества.
— Чем же я тебе так не мил?
— Не мил? Уважаемый, ты мне омерзителен.
— Так давай это исправим. Уверяю, я смогу добиться твоего расположения.
— Предпочитаю засунуть голову в духовку и включить газ.
— Зря. У тебя предвзятое отношение, Кристи. Я ведь никогда не делал тебе ничего плохого.
Ничего плохого? Ну да. Кроме нескончаемых домогательств и ушата дерьма про меня, что он скормил маман. Обиделся как-то на очередной отказ и решил проучить, изящно извратив правду. Да так, что от лжи ее было не отличить.
Мать и не отличила. За мной всегда водились грешки самого различного характера, включая и некую толику беспутства, так что Альберту она поверила безоговорочно. То была последняя капля, переросшая в грандиозный скандал после которого я и сбежала.
— Ты жалкий никчемный альфонишка, который ничего не стоит. Таких надо гнать взашей и лиш… — конец предложения обрывается вскриком. Моим вскриком, когда Альберт заряжает мне оплеуху. Такую, что челюсть щелкает, а в заложивших ушах начинает звенеть.
Мгновение застывает в зале, превращаясь в терпкую желейную массу. Стараюсь держаться особняком, хватаясь за пылающую щеку, но скулы предательски подрагивают, а на глазах наворачиваются слезы. Не столько от боли, сколько от унижения. Я в жизни своей получала по лицу лишь однажды. От матери. И то, по его милости.
