пропадет!
— Примете больных — и отдам.
— А может сейчас?.. — нетерпеливо спросил майор. —
Зайди в уборную и достань. Потеряешь, Ивлева...
— Только после того, как примут больных.
— Тебя и обыскать могут.
— Кольца при мне нет. Я перепрятала его в зоне. Если
его даже найдут, оно вам не достанется на сохранение, граж
данин начальник. Придется делиться с надзирателями.
— Ох, и башковитая ты, стервоза! Не строй рожу, как та
дурочка, что на вахте. Я тебя любя стервозой назвал. Цени.
— Оценила, гражданин начальник!
— Дура ты или умная? Если в голове масло есть, должна
понять, что не выгодно спорить со мной из-за каких-то доходяг.
Ну, дали они тебе дачку и кольцо... Не приму я их, вы больше
и не увидитесь.
— Мне еще жить и жить в лагере. На больнице вечно не
буду. Расскажут они другим заключенным, что я взяла у них
кольцо, а обещание не сдержала — мне прохода не дадут.
О себе подумать надо, гражданин начальник.
— Какая ты умница! Все учла. Только без туфты принимай
их! Что есть, то и напишешь.
— Я бы сама рада всех их не принять, но если они больны
— не смогу.
— С тобой можно дело иметь! Долго с ними не кочевряжь
ся! Раз-два — и в дамках! Чокнутую не принимай... И чахоточ
ную... Разоблачи их, — попросил майор, когда они подходили
к вахте.
— Сумею — разоблачу!
— А колечко-то не медное?
— Золото девяносто шестой пробы, — успокоила Любовь
Антоновна взволнованного майора. — Старинное кольцо, тя
желое.
19
— Жду! Поскорее бы схоронить его, — вслух мечтал май
ор, пропуская Любовь Антоновну на вахту.
— Гражданин начальник! Я не могу при посторонних ос
матривать женщин. Или предоставьте мне отдельное помеще
ние, или прикажите всем мужчинам уйти, — потребовала Лю
бовь Антоновна.
— А чо их рассматривать!? — удивился майор. — Здоро
вых от больных в миг отличишь. Y меня глаз — алмаз: стоит
— здоровый, лежит — больной.
— Все могут на вахте баб осматривать, а она не может,
будто врачи что-то тумкают в больных. На то начальник есть.
Захочет — выгонит, захочет — положит, — преднамеренно
громко сказал один из надзирателей. Он явно рассчитывал на
то, что его слова услышит Любовь Антоновна. Она подошла к
Ефросинье, прощупала пульс и коротко сказала:
