«Ему так больно… Словно каждое сказанное слово кровоточит…»
Папа положил руку на моё плечо и кивнул.
«Да, заяц, ему больно от того, что больно тебе… Вспомни правду и вернись…»
Вспомнить правду… Как? Прошло две недели, а я думала, что один день.
Игорь продолжал говорить, но я не слушала.
Вспомнить…
Задержали нападавшего…
На меня напали?
«Я не могу! Не могу! Не могу!»
– Ты не хочешь! – Слегка разозлился он.
Я посмотрела на Игоря, его лицо утратило весёлое выражение, будто кто-то невидимой рукой превратил его в маску. Застывшие черты всё так же прекрасны, но лишены тепла, радости и жизни, словно высечены из мрамора. Он резко встал и приоткрыл окно, принялся курить сигарету за сигаретой, забывая их гасить. Тлеющие окурки осыпали землю под окном.
– Помнишь, в прошлом году перед каникулами, ты собрала эти вечно кудрявые волосы в хвост и надела старую джинсовку своего отца? Ты читала старую пожелтевшую книгу, которая могла рассыпаться от лёгкого дуновения ветерка. Стихи Бродского и Маяковского, которые я так ненавидел, но теперь очень люблю… – Быстро сказал он, хватаясь за каждое слово, лишь бы унять боль. – Марьяна… Маря… Я не хотел причинять тебе боль! Прости… Я всего лишь хотел привлечь твоё внимание…
– Парни в этом возрасте чаще всего похожи на дебилов, заяц. Но он говорит правду. Чтобы привлечь внимание твоей мамы, в одиннадцатом классе я воткнул ей в зад канцелярскую кнопку! – Услышала я смех папы в своей голове, я посмотрела на него, мои глаза расширились от удивления.
Уходя, Игорь обернулся, по его щекам всё ещё стекали слёзы, так плачут только полностью разбитые люди, когда не осталось ничего, кроме разъедающей боли…
Дни и ночи сменяли друг друга, и с каждым новым днём атмосфера отчаяния становилась всё гуще.
Со мной, спящей, разговаривали все кому не лень. Но меня, отвечающую, никто не видел.
Призрак…
– Ты там ещё жива, Маря. – Сказал папа, а я дёрнулась от неожиданности.
– Как ты так внезапно появляешься? – Удивилась я. – Я звала тебя несколько часов!
– Тебе не надоело сидеть здесь? – Дежурным тоном поинтересовался он. – Эта палата такая же мрачная, как тюремная камера.
– Я не знаю, как вернуться! Слышишь? Я не знаю!
– Я слышу только то, что ты не хочешь! – Нахмурив брови, сказал он, а на лбу появились, похожие на ступеньки морщинки.
Дверь в палату со скрипом открылась, и моё сердце сжалось от боли.
Ксеня, дрожа всем телом, подошла к кровати. Тоша остался стоять в дверях. Подруга что-то шептала, громко всхлипывала, шумно сморкалась в салфетку и плакала, плакала, плакала…
