Горецкая отложила веер и внимательно посмотрела на Макара.
— Это вам, Амалия Яновна, — протянул он букет с улыбкой и легким поклоном.
— Кто вы? — сухо спросила старуха, и Макар заметил, как она побледнела под толстым слоем грима.
— Милостивый государь, — влез старик, протягивая руку. — Позвольте представиться, Александр Карлович…
— Шура, помолчи, — остановила его Горецкая.
— Меня зовут Макар Чердынцев, — представился Макар.
— Как?.. — одними губами произнесла она. — Чердынцев?
— Да, Чердынцев-младший, — стал объяснять Макар. — Мой дед…
— Александр Карлович, — Горецкая развернулась к партнеру по сцене. — Позвольте вам представить отпрыска одного из моих старинных знакомых…
— Не-нет, мне кажется, мы с вами родст… — растерялся Макар.
— Вот уж никогда бы не подумала, что встречу кого-либо из этой семейки, — перебила, фыркнув, Горецкая. Лицо ее пошло пятнами, руки затряслись. — Зачем вы явились сюда? Уходите!
Старик с интересом переводил взгляд с одного на другого, но дипломатично помалкивал.
— Я могу все вам объяснить, — сказал Чердынцев.
— А я ничего не хочу знать!
— Когда дед умер, мой отец решил, что нужно найти родных…
Горецкая резко встала и опрокинула какие-то баночки, задев их рукой. Грудь ее тяжело вздымалась под кружевным жабо, глаза вперились в лицо Макара.
— Умер… умер… — глухо пробормотала она. — Я ничего не хочу знать об этом! Убирайтесь вон! Или я вызову охрану!
Чердынцев был молод, но хорошо воспитан. Однако в этот момент он и сам вспылил:
— Мой отец болен, и я приехал сюда лишь для того, чтобы исполнить его просьбу!
Горецкая, закрыв лицо рукой, качнулась:
— Скоро все его племя издохнет…
Терпеть подобного Макар не стал. Швырнув букет старухе под ноги, он вылетел из гримерной и понесся прочь. Такого он не мог представить себе даже в самом страшном сне.
… Макар некоторое время следил за проезжавшими мимо него автомобилями, а затем накинул пуховик и вышел из своей машины. От холодного снежного порыва его немного повело, на глазах выступили слезы. Дрожа всем телом от смены температур, он торопливо направился к заправке, где взял двойной кофе и отошел к небольшой стойке у окна.
Все, что произошло с ним в тот далекий декабрьский день, превратилось в круговерть странных и, наверное, до сих пор до конца неосознанных моментов. И все эти пять лет Чердынцев жил так, будто сидел на раскрученной карусели, — и хотел бы слезть, да страшно расшибиться. Даже тот факт, что тогда он был практически мальчишкой, не особо разбирающимся в жизненных перипетиях, не мог повлиять на то, какие выводы в итоге он сделал. Все он прекрасно понимал уже тогда. Просто максимализм в нем бурлил, как камчатский гейзер, горячо и мощно выпуская пар, за которым ничего не было видно.
